Время демографических перемен. Избранные статьи
Шрифт:
Процесс формирования брачных пар, особенно при первых браках, привлекал, пожалуй, наибольшее внимание демографов, хотя наряду с этим изучались разводы и повторные браки, много внимания уделялось семейной структуре населения, в которой произошли очень большие сдвиги, связанные с нуклеаризацией семьи, изменением ее жизненного цикла, снижением рождаемости и т. д. Довольно много исследований было посвящено изучению этих сдвигов, их систематизации, демографической типологии семей (А. Г. Волков, Э. К. Васильева, И. А. Герасимова и другие).
Семья интересовала демографов и как главный объект демографической политики. Вначале почти всеобщим было убеждение, что с помощью такой политики можно сдержать падение рождаемости или даже повысить ее уровень. Существовала довольно большая литература по этому вопросу, хотя практика демографической политики в СССР, по сравнению со многими другими западно– и восточноевропейскими странами, была весьма скромной. По мере
В связи с обсуждением проблем рождаемости некоторые демографы пытались возродить «социалистическую» догматику, касающуюся будущего семьи. Они полагали, что «те индивиды, воспроизводство и использование рабочей силы которых в основном происходит в семье, отличаются более низким социальным качеством… Именно на этой основе в социалистическом обществе развивается эмпирически фиксируемая система индивидуальной мотивации стремления к ограничению числа детей в семье» [31]. Отсюда и убеждение в том, что «решение демографических проблем развитого социалистического общества лежит на путях дальнейшего обобществления труда в сфере содержания и воспитания подрастающего поколения» [32]. У такой логики, восходящей к идеям Платона и Кампанеллы и популярной в СССР в 1920-е годы, все еще было немало сторонников. Но в демографической среде она не получила большой поддержки. «Мы не можем согласиться, – писал Б. Урланис, – с точкой зрения некоторых ученых, считающих, что нужно расширить сеть детских учреждений так, чтобы воспитание ребенка целиком проводилось в этих учреждениях… Никакой социальный институт не может заменить ребенку материнскую ласку и заботу в первый период его жизни» [33]. Большинство демографов связывало надежды на повышение рождаемости с ростом семейных ценностей, и эта позиция способствовала ослаблению веры в скорое отмирание семьи и ее замену общественными институтами.
Изучение смертности. В отличие от рождаемости, смертность долгое время сравнительно мало интересовала советских исследователей. Общество не было информировано об истинном положении вещей. Курьезным примером может служить заявление, возможно, искреннее, одного из высших руководителей СССР А. Микояна (1954 г.): «Если до революции смертность в России была вдвое выше, чем в США и Англии, и почти в два раза выше, чем во Франции, то сейчас в СССР она ниже, чем в США, Англии и Франции» [34]. Эта оценка, сделанная на основе сопоставления общих коэффициентов смертности, примерно соответствовала тогдашнему уровню демографических знаний, но никак не соответствовала действительности. Хотя смертность в то время действительно снижалась, она никогда не была ниже, чем в большинстве западных стран. На рубеже 1950-х и 1960-х годов СССР занимал 22-е место по ожидаемой продолжительности жизни среди 35 стран с самой низкой смертностью, однако возможно, что его истинное место было и ниже, так как официальные оценки ожидаемой продолжительности жизни, скорее всего, были завышенными. В середине 1960-х годов снижение смертности прекратилось, а возможно, начался и ее некоторый рост (иногда этот рост ставится под сомнение: ухудшение показателей могло быть следствием улучшения учета).
Реакция демографов на такое изменение ситуации не была адекватной. Даже в научной литературе, правда, не чисто демографической, долгое время можно было встретить тезис об СССР как стране самой низкой смертности. Те же специалисты, у которых было верное общее представление о происходящем, не имели возможности публиковать данные, которыми они располагали, и не могли углубить свои знания, потому что у них не было доступа к необходимой для этого более подробной информации. Даже построение обычных таблиц смертности наладили не сразу. Первые полные таблицы для СССР и союзных республик после войны были построены только по материалам переписи 1959 г., до этого «предпринимались попытки построения кратких таблиц смертности на основе расчетных данных о возрастных численностях населения только по стране в целом (за 1954–1955, 1955–1956, 1957–1958 гг.)» [35]. Регулярное ежегодное составление полных таблиц смертности для СССР, союзных республик, а в некоторые годы – для автономных республик, краев и областей наладилось только с начала 1970-х годов. Только в середине 1970-х были построены первые таблицы смертности по причинам смерти для СССР и союзных республик за ряд лет после 1966 г., но даже самый общий их анализ появился лишь в 1990 г.
К этому времени положение изменилось, обсуждение проблем смертности приобрело открытый характер. Исследования резко активизировались, но наверстать упущенное время оказалось непросто. Составление разнообразных таблиц смертности (по регионам, по причинам смерти и т. п.) при современной компьютерной технике – дело сравнительно несложное.
319
Примечание к настоящему изданию. Результаты этого проекта были представлены на русском и французском языках уже после появления этой статьи в двуязычном издании: Mesle F., Shkolnikov V., Hertrich V., Vallin J. Tendence recentes de la mortalite par cause en Russie 1965–1994 // Donnees statistiques. No. 2. P., INED, 1996.
Не лучше обстоит дело и с объяснением неблагоприятных тенденций смертности. По мнению ряда исследователей, они обусловлены неспособностью советского общества осуществить «вторую эпидемиологическую революцию» [36], в этом можно видеть фундаментальную причину затяжного эпидемиологического кризиса. Но почти не изучены и не поняты конкретные механизмы, тормозящие переход, их социокультурные или иные детерминанты, нет специалистов, владеющих методологией такого изучения.
Анализ региональных особенностей демографических процессов. Одной из главных черт демографических процессов в СССР во второй половине XX в. были огромные региональные различия, превращавшие страну в своеобразную модель мира со своим «третьим миром», «севером», «югом» и т. п. Отсюда и повышенный интерес к анализу региональной дифференциации демографических процессов.
Особенно заметной была дифференциация рождаемости, процессов формирования семьи и ее демографических типов – здесь нередко наблюдались двух-, трехкратные и даже бо льшие различия показателей. Например, в конце 1970-х годов коэффициент суммарной рождаемости составлял в Латвии 1,88, в Таджикистане – 5,76, средний размер семьи – соответственно 3,1 и 5,7 человека; доля семей, имеющих трех и более детей до 8 лет, – 4,4 и 49,6 %; число разводов на 1000 супружеских пар – 22,1 и 8,6 и т. п. Изучение этих и подобных им различий, факторов, детерминирующих тот или иной тип демографического поведения, стало одним из главных направлений исследовательской деятельности. Несмотря на концентрацию научных центров в Москве, немало исследований велось и в других городах, особенно в столицах союзных республик. Ограничимся двумя примерами, относящимися к республикам с диаметрально противоположной демографической ситуацией. С одной стороны, это исследование латвийскими демографами (П. Эглите с соавторами) различных аспектов демографического поведения в типичной для их республики постпереходной ситуации [37]. С другой стороны, это работы узбекских демографов по изучению тех же проблем, но на ранних стадиях демографического перехода [38].
С самого начала было ясно, что главным фактором, предопределявшим региональное своеобразие, был этнический. Поэтому уже при анализе результатов первых крупных общесоюзных опросов были выделены основные группы национальностей, или этнодемографические группы, резко различавшиеся характеристиками демографического поведения, усилился интерес к его этнокультурной детерминации. Но в то же время углубление исследований и новые факты указывали на то, что ссылка на «этнический фактор» сама по себе ничего не объясняет. Совсем недавно сменили тип своего демографического поведения восточнославянские народы СССР, на глазах то же самое происходило у молдаван, армян, назревало у азербайджанцев и т. п. Постепенно осознавалось, что «выделение особого национального фактора рождаемости требует оговорок», ибо в прошлом традиции многодетности существовали у всех народов, переход к малодетности не был связан с изменением основных этнических особенностей [39].
В конце концов региональные или этнические особенности демографических процессов стали все чаще толковаться как исторические – в духе теории демографического перехода, а типологические группы укрупнились. Например, если при анализе результатов крупных обследований рождаемости в 1960-1970-е годы выделялись четыре этнодемографические группы, то в 1980-е речь шла уже только о двух группах – допереходной и постпереходной, иногда говорили о трех группах, или типах – допереходном, переходном и постпереходном [40]. Впрочем, полного единодушия в истолковании региональных или этнорегиональных особенностей не было, часть демографов продолжала рассматривать высокую рождаемость (в частности в Средней Азии) не как преходящую историческую черту, а как не подлежащую изменению этническую или религиозную традицию.