Время Изерлона
Шрифт:
Потом дома стали ниже, появились чахлые скверы, они становились все пышнее и приятнее на вид — и начался одноэтажный зеленый район. Вернее, сейчас — зелено-желто-красный, листья на деревьях, тронутые осенью, сияли на солнце. Деревья и кустарники умудрялись выглядеть празднично и радостно, даже если стволы были опалены огнем, а нижние сучья обломаны. Здесь тоже прошлась революция — в заборах зияли дыры, три или четыре дома стояли закопченные и брошенные.
Первые две лавки, о которых помнил Дасти, не работали — двери одной вообще были заколочены досками крест-накрест. Зато третья, небольшое кубическое строение, сверкала чисто вымытым правым окном и ярко раскрашенной фанерой на левом, дверь была гостеприимно распахнута, и на пороге скучала без покупателей пожилая дама в спортивной майке и брюках. Над крыльцом в три ступеньки переливалась свежей краской вывеска "Тим Тармен" — ее явно подновили совсем недавно. Подойдя ближе, Мэри заметила аккуратно замазанные следы вмятин в колечке буквы «а».
Хозяйка расплылась в широченной улыбке, предчувствуя, что эти двое вылезли из такси ради ее товара. Когда же они подошли — глаза ее округлились, и она разразилась целым потоком невнятных радостных восклицаний. Оказывается, дама отлично помнила Дасти. Утонувший в ахах, охах и "как же ты возмужал, детка" коммодор, кажется, уже не рад был, что его принесло именно сюда. Тем более когда миссис Тармен переключилась на Мари и немедленно сделала совершенно естественные и совершенно ошибочные выводы.
— Миссис Тим, неужели и у вас тут стреляли? — Дасти попытался отвлечь даму от животрепещущей темы.
— Приходили за молодым Демекисом, а старый забаррикадировался и давай отстреливаться, — ответила миссис Тим. — Солдат нагнали, черт-те что творилось. Закидали весь район гранатами со слезоточивым газом. Мне вот окно высадили. Да дело прошлое, теперь-то пойдет на лад. Лучше представь мне скорее свою мисс.
Мари пискнула, что она сама по себе мисс, но ее не услышали. Оставалось сдаться и оставить хозяйку в ее заблуждении. Да и какая, в сущности, разница. Зато миссис Тармен моментально определила уровень запросов покупателей, и когда молодым людям удалось наконец откланяться, сорок раз пообещав непременно зайти еще, в руках у Дасти был пакет с юбкой, двумя блузками и спортивной майкой с жирной надписью "Демократия банзай!". Коммодор очень развеселился, увидев этот лозунг, и посоветовал брать майку не задумываясь.
— Не новомодно, потому недорого, — комментировала лавочница. — Модели девяносто пятого года. А так вещи хорошие, сами видите. Носите на здоровье. Дасти! Передай привет маме, Саре, Бетти, Синди, Кэнди и Тильде!
— Когда увижу, непременно передам, — отвечал коммодор Аттенборо, отступая к машине. — Всем-всем-всем. До свидания, миссис Тим.
Машина вильнула и покатила обратно в сторону небоскребов.
— Уфф, — сказал Дасти устало. — До чего ж разговорчивая особа. Хуже Поплана.
— И память как у комма, — хмыкнула Мари. — "А как ты был хорош в том беленьком костюмчике, милый!"
— Мэй, — в голосе Дасти прозвучала недобрая нотка, — если я узнаю, что ты рассказала об этом хоть одному человеку…
— О беленьком костюмчике? — поддразнила она.
— О маленьком хорошеньком Дасти Аттенборо, черт побери!
— Дети часто бывают маленькими и хорошенькими, — удивилась Мари. — Что тут такого? Тебе ж не пятнадцать лет — изображать из себя крутого. Ты же действительно крут, Дасти. Ты без пяти минут контр-адмирал. Подумаешь — пожилая особа помнит, что ты был маленьким!
— Мэй, я тебя прошу.
— Ну ладно, — она пожала плечами. — Никому не скажу.
— Вот и отлично… Давай-ка перекусим, а потом прогуляемся пешком. Идет?
Когда коммодор Аттенборо доставил Мари в гостиницу, ее уже ноги не держали, а голова гудела от впечатлений. Все-таки это был совсем другой мир. Не такой, как в империи, и не такой, как на станции. Шумный, безалаберный, горластый, не признающий авторитетов, увешанный разноцветной рекламой. Здесь на уличном экране можно было увидеть, как яростно спорят о политике какие-то важные с виду люди, входя в такой раж, что ведущему программы приходилось стучать ладонью по столу и выключать спорщикам микрофоны, — а в следующую минуту экран заполнял призыв пить какой-то особо витаминный сок и летать самолетами авиакомпании «Гамма», потому что она всегда с вами. Здесь безоружными толпами выходили протестовать против вооруженной пушками власти и швыряли камнями в танки. Здесь гордились своими свободами — и терпели на своей шее целую свору отвратительных политиков, плевались, но терпели, потому что умудрились сами их выбрать. Когда Мари попыталась представить, как это — все плюются, но выбирают! — она только совсем запуталась.
— Привыкнешь, — сказал Дасти. — Главное написано у тебя на майке: "Демократия банзай!" — и засмеялся.
Мари махнула рукой и даже не спросила, что такое «банзай». И так понятно.
"Гиперион" и Изерлон. Разлад
Любить легко. Но больно временами.
Дрожит неосязаемая нить.
И тычусь слепо: что случилось с нами?
Пойми. Почувствуй. Оглянись. Увидь…
Неизвестный автор ранней космической эры
— Нет еще такой леди, — серьезно ответил Гавейн, — которой я отдал бы мою любовь. Но не могу отдать ее и вам, ибо у вас уже есть лорд — намного более благородный рыцарь, чем я.
Роджер Ланселин Грин
…Кто я такая?
Вот уж действительно вопрос. Так было все просто поначалу. Девушка из бюргерского сословия, из небогатых, но и не бедных, с твердым, но скромным достатком. Незаконнорожденная, зато дочь барона — а это не позор, просто факт биографии.
Потом падала все ниже и ниже, пока не достигла дна… шелкового и в кружевах… нет, это еще не дно. Бывает и ниже, даже думать об этом не хочется. Но и там всегда было ясно, кто она такая.
А кто я теперь?..
Она ворочалась с боку на бок на своей койке. Соседки по каюте видели третий сон, а она все не могла уснуть.
Сегодня она встретила в коридоре нижней палубы Райнера — каждый шел по своим делам, случайно столкнулись. Рядом никого не было. Она шагнула в его руки и прижалась наконец. Он шептал ей в волосы, как он соскучился, голос его прерывался, а пальцы дрожали, — она отвечала бессвязно, перед глазами все плыло. Чертов коридор, открытый в оба конца! Она все-таки подняла голову, и его губы скользили по ее лицу, а его щека была гладко выбрита и прохладна. Время растянулось и лопнуло, рассыпалось на пиксели, крошечные мгновения перепутались и теперь никак не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину.
А потом послышалось эхо шагов — кто-то шел по коридору, — и они с Райнером отпрянули друг от друга, тяжело дыша и вздрагивая. Мари бросила беглый взгляд в его лицо и почти увидела усилие, которым он пытался закрыться, беззащитность и растерянность постепенно уступали угрюмой замкнутости. Не поднимая глаз, он сказал глухо:
— Я провожу тебя.
И проводил до ангара.
У двери постояли еще немного.
— Райнер, я устала, — сказала она. — Я совсем тебя не вижу, это ужасно тяжело.