Время крови
Шрифт:
Вдруг в воздухе пронёсся громкий вздох. Якут услышал треск. Услышали его и Галкин с Селевёрстовым. Огромное дерево, склонившееся под бременем лет и тяжестью снега, не удержалось и рухнуло вниз, будто сваленное чьей-то невидимой рукой. Эсэ успел отскочить в сторону, и медведь, почти набросившийся на него, принял всю мощь удара на себя. Толстенный ствол надёжно придавил его, ударив поперёк позвоночника. Эсэ растянулся на снегу в десятке сантиметров от покрытого шершавой корой ствола. Две сломанные ветки воткнулись в его ногу, третья сорвала с головы капюшон и рассекла ухо надвое. Вокруг
Галкин и Селевёрстов ринулись к упавшему дереву.
– Как ты, Медведь?! – закричал Иван и сквозь ворох хвои увидел оплывающий под горячей кровью снег. – Откуда кровь?
Эсэ побледнел и едва заметно улыбнулся.
– Я плохой оюн. Я разучился разговаривать даже с медведями.
– Откуда кровь?
Эсэ указал на проткнутую ногу и приподнялся на локтях. Под ним появилась вторая лужа крови. Александр увидел длинный лоскут меховой одежды и клок мяса.
– Ты ранен? – спросил Галкин, продираясь сквозь ветви.
– Он успел ударить меня и порвал мне бок, – спокойно ответил Якут. – Это расплата за ошибки.
– Покажи мне рану, – потребовал Александр.
– Нет нужды. У него хорошие когти. Я останусь здесь… – Эсэ говорил тихим голосом. – Надрежьте медведю горло. Он просит выпустить его дух на волю, чтобы он мог заново родиться в теле… Надрежьте вы, ведь я не дотянусь до него. Не бойтесь, он вас теперь не тронет…
– Покажи рану, – повторил Александр, – я прошу тебя… брат!
– Хорошо, что ты сказал так, брат, – улыбнулся Эсэ. – Я покину этот мир легко. Ты назвал меня братом. Ты признал меня… Я признаю тебя тоже.
Галкин потянулся, чтобы перевернуть раненого, но тот остановил его решительным жестом.
– В тебе течёт кровь моего народа. Ты должен понимать. Мне не нужна помощь. Я умираю в лесу, возле медведя и возле брата. Мне хорошо. Я уже не чувствую боли…
– Что я могу сделать, Медведь?
– Скоро стемнеет. Езжайте.
– Но…
– Если когда-нибудь ты будешь в деревне Тунгусов на Чёрном Пне, то спроси, не родился ли там у одной женщины сын от меня. – Голос Эсэ стал затухать. – Если найдёшь его, то возьми его себе. В нём наша кровь. Кровь воинов… Теперь всё… Меня оставьте здесь… Я совершил много ошибок… Уходите… Мне пора…
Он закрыл глаза и больше не шевелился. Ни Галкин, ни Селевёрстов не видели, как дух Эсэ взмыл над деревьями. А он взглянул на них сверху и махнул рукой на прощанье. Перед ним возникли прозрачные фигуры, очень стройные и красивые. Они поманили Эсэ к себе и обняли его, как умеют обнимать только самые близкие и любящие существа. Вокруг них мягко двигались такие же прозрачные очертания всевозможных зверей. Эсэ обвёл их радостным взглядом и засмеялся.
Это случилось в Месяц-Когда-Сердце-Стынет-От-Стужи…
Февраль – март 1999
Лето большой грозы (1914)
Поручик Верещагин, худощавый, молчаливый, мрачный молодой человек с нервным лицом, брёл впереди своей роты, тяжело дыша и смахивая то и дело пот со лба из-под фуражки. Учения с изнурительными маршами по лесистой местности никогда не доставляли ему удовольствия, как и сама военная служба. Июль 1914 года выдался в низовьях Иртыша жаркий. Солнце палило нещадно. Пыль скрипела во рту, садилась на залитые потом усталые лица и темнила их, превращая складки кожи в чёрные полосы. Солдаты шагали молча, ставя ноги невпопад, давно забыв о строевом шаге. Младшие офицеры шли перед своими ротами не в ряду, а чуть правее. Кители потемнели от пыли и пота на спинах и на плечах. Старшие командиры сидели в сёдлах на измождённых лошадях, опустив поводья и ссутулившись.
Все мечтали скорее добраться до привала.
– Далеко ли до Демьяновки? – послышался чей-то голос, обращённый к крестьянину на телеге.
– Чуток осталось потерпеть, – сочувственно отозвался заросший густой бородой мужик. Василий Верещагин вздохнул. Ноги его, обутые в тяжёлые тесные сапоги, ныли от долгого пути.
«И кто только придумал эту нелепую обувь?» – снова и снова спрашивал он себя.
– Кажись, домишки замаячили внизу, – донёсся до ушей поручика голос, – стало быть, дошагали.
– Не отставать, четвёртый взвод! Подтянись!
Сверху казалось, что кто-то махнул волшебной палочкой – и вот стряхнулись с неё деревянные коробочки домов и разбросались по кривой линии в зелени садов. По мере того как полк приближался, становились видны разноцветные резные ставни.
– Так что, вашбродь, можно тепереча отдыхать, – заговорил, распуская ремень, денщик Верещагина, когда по цепи пронеслась долгожданная команда «Разойдись».
– Давай-ка, Никифор, насчёт ночлега, – сказал Верещагин, – в котором доме мне притулиться?
Денщик Василия Верещагина, Никифор Чурбанов – шустрый, говорливый, косоглазый солдат, исчез и вскоре вернулся со словами:
– Так что, вашбродь, место готово. Хозяйка уже самовар ставит.
– До речки далеко ли?
– До Демьяновки-то? Рукой подать, вашбродь! Только туда сейчас конные пошли своих лошадей поить. Ежели вы по поводу помывки, так я вас из ведёрка полью зараз, не извольте беспокоиться! – оскалился Никифор, довольно выпятив грудь.
– Василий, ну как ты? – окликнул Верещагина остановившийся шагах в десяти прапорщик Крестовский. – Не спёкся? Как с ночлегом?
– Слава Богу, Никифор уже организовал…
– Я вон в том домишке остановился, – сказал Крестовский, небрежно расстегнув китель. – Заглядывай ко мне, если силы остались, пропустим по стакану самогонки.
– Хан башку оторвёт за самогон, – отозвался неуверенно Верещагин.
Ханом младшие офицеры называли между собой полковника Касымханова, человека сварливого и капризного.
– Как знаешь, – пожал плечами Крестовский. – Лично я не откажу себе в удовольствии… Да за этот бессмысленный марш Хан сам бы нам налить должен! Эх, ещё бы в баньку, чтобы смыть с себя эту вонь, да девку для полноты дела…