Время лгать и праздновать
Шрифт:
— Ваши питекантропы недалеки от истины… Что нынче почитают за прекрасное в человеке? Силу, ловкость!.. Сиганет девица повыше или подальше, и ее тут же прославят печатно и киношно. Ну а будь она идеалом благовоспитанности, изящества, кто такую узрит, склонится в почтении, поставит в пример?.. В любом дворе будут глазеть, как на белую ворону!..
— А кто виноват?.. Вы свободные люди и сами выбрали себе образ поведения…
— Образ поведения не выбирают, его предписывают… Мы свободны по-вашему, она от вас, наша свобода. Неспособные дать нам что-то, вы не дали ничего…
— Как ничего? Когда еще людей не стесняли предрассудки?.. Когда еще мужчины и женщины были независимы по всем статьям?..
— Да, да только веками доказано, что он и она, сходясь, подчиняются властительной идее — неважно, как она называется, кодекс, догма, но союз мужчины и женщины должна связывать сила, принуждающая к ладу, как к истине.
— Господи боже мой!.. Откуда у вас тяга к средневековым законам?.. — Глаза старика всполошенно метались между Юлей и Нерецким. — Какой лад через принуждение?.. Какая истина в таком ладе?..
— Очень простая — благо. Брачные узы всегда подразумевали подчинение ради блага племени. И всякое табу здесь делает работу санитара — пожирает скверну в зародыше!..
— Это только на первый взгляд так кажется. С нравственными санитарами все происходит как раз наоборот… От нас и только от нас зависит, погрязнет в скверне людское стадо или очистится. Не кодекс и не догма должны оберегать человека, а внутренняя потребность лада, потребность блага как безотчетное веление совести!..
— Прекрасное мечтание!.. Но безотчетны у людей совсем другие веления. Чтобы появилась «внутренняя потребность лада», должно установить, что иначе — позорно, неправомерно!..
— Без вас никто ничего не установит!..
— Не понимаю.
— Вот и я ума не приложу, как случилось, что такие, как вы — красавицы, умницы, — перестали чувствовать для себя необходимым побуждать в молодых людях потребность быть изящными, вежливыми, оберегать вашу стыдливость!.. Да вы просто обязаны так себя поставить, чтобы пьяные обормоты и на глаза-то вам не решались показываться!.. Нравы неделимы. Там, где женщины потворствуют низменному — например, чтобы нравиться, обтягивают нижнюю часть фигуры, там не могут не лгать, не воровать, не брать взяток, не хамить!..
— Вы правы. И Юля, я уверен, с вами согласна. Просто ее напугал этот кавалер и она выговаривает раздражение, нет?.. — Нерецкой хотел подсказать старику, что между рассуждениями Юли и ее сущим есть дистанция.
— Напугал?.. Еще чего! Я теперь вообще не боюсь мужчин!.. — Она вскинула подбородок и вызывающе сомкнула губы.
— А, раньше все-таки боялись!.. Что же вас пугало?..
— Они казались мне существами враждебной породы.
Мужчины переглянулись. «Она всегда так забавна?» — спрашивал взгляд старика.
Предоставив им любоваться ею, Юля с вызывающим видом повернулась к залу… и замерла, споткнувшись взглядом о розовый пиджак. Лохматый парень о чем-то говорил собутыльникам и косился в ее сторону. Болезненной истомой наплыло ощущение зыбкости, пустоты под ногами. «Неужели привяжутся?.. Господи, только не сейчас! Все обернется, как после шведского фильма!»
Прокатившийся по коже холодок страха и отвращения к себе из-за незащищенности перед унижением сложился вдруг в яростную ненависть к этому самоуверенному старику, с интонациями завзятого говоруна, точно это он был виноват, что она рождена равнозначной розовым пиджакам, брошена в этот замусоленный мир!.. А старик, обрадованный тем, что его поняли, изо всех сил лез в эту щель — доказывал неизбывность вечных ценностей.
«Неизбывна болтовня о ценностях!.. — Юля сомкнула губы и мысленно очень зло и очень отчетливо произнесла: — Шел бы ты спать!..»
И словно бы услыхав ее, адвокат тут же поднялся, сдержанно поблагодарил за компанию и ушел. Он умел нравиться. Юля собиралась сказать, что и с них довольно «хмельного беспутства», пора на воздух, но, заметив, что Нерецкой как-то не просто разглядывает ее, промолчала, пытаясь понять, что ему открылось. Не поняла и ощутила легкий жар на скулах.
— Знакомые?.. — Он смотрел чуть насмешливо.
— Знакомые?.. А!.. Нет. — «Он понял, чего я испугалась, и своим вопросом любезно подсказывает, как «сохранить лицо».
Все вдруг стало невылазно сложно: ничего не объяснять — дать повод думать, что у нее есть секреты, но и признаться, что боится «обормота», несмотря на то что рядом он, Нерецкой, означало выдать свою отстраненность от него, с которой она все определеннее осваивалась в последние дни, хотя ей никогда не было так легко и приятно с ним, как теперь.
— Это я задумалась. Адвокат напомнил, какой я приехала сюда. Голова кругом шла — как тут живут, как курортничают?.. Вокруг тьма-тьмущая «разбитых на пары», у воды столпотворение и куда ни глянь — повальная «простота нравов».
Для Нерецкого не осталось незамеченным, что она говорит не так свободно, как только что со стариком.
— Ты ожидала увидеть дам с собачками, кружевные зонтики и поэтические беседы на живописных пустынных берегах?.. — Он не столько спрашивал, сколько напоминал, что таков удел всех благих ожиданий.
— Не знаю, чего я ждала, но всю жизнь я готовилась говорить не на том языке, который здесь в ходу… Бросит прохожий детинушка в спину непотребное, и враз станет непроглядно насчет того, что люди могут быть изящны, вежливы, стыдливы. Каждый изгаляется как хочет. И самое смешное — со временем отвращение проходит. Не то чтобы непотребного не замечаешь, оно становится привычным, как исправленное произношение.
— У тебя есть и другие впечатления… Пройдет время, и все неприятное забудется, как скверный анекдот… — «И я в том числе».
— Ничего не забудется… Раньше, когда мне говорили, что нынешние сословия — это вкусы, что люди разделяются по культуре чувств, я самодовольно причисляла себя к тому сословию, которое защищено от всякой дряни. Увы. Все одним миром мазаны. Ты верно сказал: «Подобное подобному. Женщины подобны мужчинам, мужчины — женщинам». — Юля расслабленно улыбнулась: — Вот и я уподобилась, меня уже ничем не удивишь.