Время любить
Шрифт:
Кошкин вздрогнул, вздохнул, фамилия заскребла на душе. Вместе со словами Дорохова безысходная грусть дотянулась к сердцу инженера.
— Машина возможна, вот она — на столе. А вот вернуть кого-то с того света — невозможно. Промысл Божий не обойти. Это, вроде как, преступление…
— Знаешь что?!. — полыхнуло еще полсигареты до самого фильтра. — Не попробовать — это преступление! Доморощенный фатализм это, Палыч! Вот ты меня туда пусти, а я разведгруппе задание по другому направлению дам. У меня такой камень с души упадет! Ты представь, тонет человек, просит о помощи, а тебе руку протянуть… И ты еще раздумываешь: морально — не морально, вернуть — не вернуть?..
— С той разницей, что человек уже утонул…
— Не мети пургу, Палыч! Если есть прошлое, есть настоящее, есть будущее, то прошлое — это когда-то и где-то длящееся настоящее! Оно все еще происходит. Это мы переместились относительно точки, а не точка относительно нас.
— Но причинно-следственные связи!..
— Тьфу ты! А кровнородственные связи!? Ты испытай на мне, я согласен, могу бумагу подписать. Тебе самому нельзя, вдруг, что не так, ты хотя бы вернуть меня попробуешь.
Кошкин нахмурился. Его собственная идея испытаний машины была ничем не лучше.
— Хорошо, Вася, — он внимательно посмотрел Дорохову в глаза, — я включу эту штуку ради тебя, но ты мне пообещаешь: что бы ни случилось, ты сам никого убивать не будешь… И меня, после того, как вернешься.
— Обещаю, Серега! Слово офицера! — Дорохов достал заветную фляжку.
* * *
С вечера небо закрыли густые серые облака, не тучи еще, но уже не чистые белые перины и барашки. Сначала цепляли макушки гор, а затемно обленились и поползли по склонам в долину, сливаясь с туманом. Ночью же видимым осталось только одно, подсвеченное луной, точно фонариком с подсевшими батарейками, облако. А на земле не жгли костров. Мишень с подсветкой — удача для снайпера.
Два Дороховых сидели друг напротив друга в командирской палатке, и младший очень хотел застрелить старшего, чтобы избавится от ночного наваждения. Но старший говорил такие вещи, что не верить в его присутствие и правдивость мог только абсолютно лишенный здравого смысла человек. Представьте себе, что к вам вечером пришла ваша, чуть поседевшая и неромантично погрустневшая копия. От такого двойника захочется избавиться, потому как его существование противоречит всяческим физическим и биологическим законам. Но вот он начинает рассказывать вам самое сокровенное из вашего прошлого, чего никто, кроме вас не знает, да и вы хотели бы, чтоб этого и не было никогда, и потому упрятали воспоминания так глубоко внутри себя, что открыть их можно только на Страшном Суде и то не по вашей воле. Никакие там гипнозы и детекторы лжи подобные тайны добыть из темных глубин человеческого сознания не могут, ибо индивид изначально самого себя убедил, что это к нему не относится. Но мысль — не магнитофонная запись, ее стереть нельзя, какой бы немыслимой она не была.
Комбат Дорохов слушал свою копию, и все больше понимал, что это именно он сам пришел к себе, только вот лет на пяток старше.
— А про Ленку Кирееву помнишь?.. — голосом прокурора пластами ворочал общую память старший Дорохов.
— Всё! Хватит! Всю душу вывернул! Это ж как ежом подавиться! Чего ты хочешь?
Старший Дорохов удовлетворенно хмыкнул.
— У меня четыре часа. Там, — он почему-то ткнул указательным пальцем вверх, — мой друг нажмет кнопку, и я вернусь. Во всяком случае, должен вернуться. Мы эту машину еще только испытываем.
Он сказал «мы» таким тоном, словно несколько лет вместе с Кошкиным корпел над чертежами и тыкал паяльником в микросхемы.
— Сейчас ты собираешься отправить через поселок в полковой штаб разведку и старшим — ротного Китаева. Пусть идут не по дороге, где на окраине недостроенные коттеджи и заброшенные халупы, а в обход. В седьмом справа доме несколько чехов скучают. У одного СВД.
— Но там же вчера эмвэдэшники чистили!
— Вот именно так я и думал. Слушай дальше, мы с тобой это гнездо поганое разворошим. Давай кинем еще два взвода к этому дому, ведро гранат в окна… Правда, есть одна загвоздка, сам я не могу пойти. Научный, понимаешь, — он передразнил Ельцина, — эксперимент не позволяет. Обещал я.
— А то мы без тебя не управимся!
— Ну так действуй. А я пока вздремну.
— Ты даже ничего не рассказал, что там будет! — Кивнул комбат в сторону неопределенного будущего. — Хоть бы пару слов.
— Хреново будет, если ты эту падаль в огороде не закопаешь. Очень будет хреново! Вернешься, я тебе чего-нибудь расскажу, если успею. Говорю же, четыре часа у меня.
Младший озадаченно вздохнул, посидел молча еще минуту и шагнул за полог брезента в ночь.
Охранник Дорохов лег, не укрываясь, на спальник. Рука по привычке стала искать прохладный металл «макарова». Чертыхнулся, какой пистолет у гражданского!? Закрыл глаза и начал по-своему, по-военному молиться.
Минут через сорок со стороны поселка раздались взрывы, следом несколько очередей. И все стихло. Слишком быстро. В кровь искусал губы, подмывало вскочить и броситься туда, где только что был короткий ночной бой. Останавливала не только клятва, данная Кошкину, но и легко представимая нелепость явления перед солдатами двух комбатов.
Еще минут через двадцать появился Дорохов младший. Достал из полевого сейфа фляжку.
— Будешь? — и, не дождавшись ответа, налил по полкружки себе и старшему.
Старший не спрашивал: не пацан, сам расскажет.
— Шестерых завалили. Гранат не жалели, кишки на стенах. Они там в нарды играли. Так мы им с десяток шашек и кинули. Шесть чехов и двое наших. Пленные, с комендантской роты…Еще будешь? — и уже налил.
— Буду, — у старшего заиграли желваки.
Выпили, не закусывая. Спирт опалил нутро, но душу не прижег.
— Может, эти комендантские и не жильцы были, но ребятам не по себе. Надо было вашу машину еще считать научить…
— Это нас с тобой надо считать научить. Там двое комендантских, а тут ты бы ротного и еще двоих потерял, плюс два трехсотых.
— Я уже их отправил, через зеленку, не по дороге. Ты не знаешь, на хрена Старцеву отделение наших разведчиков?
— Нет, зато знаю, что он днем сказал, когда Толика на брезенте принесли.