Время любить
Шрифт:
— Да вот думаю, — продолжила дрожащим голосом, — вместо него кто-то в этот вагон сядет, и придет похоронка в другую семью, и куплю я себе счастье через чужое горе… А уж мы с мамой и тремя братьями меру того горя до самой изнаночки знаем.
— Ты не рви душу, Мариловна, — сломанным голосом попросил Василий Данилович, — что случилось то?
— Да беда небольшая, но неприятная, — вернулась из 1943 года и загорелась другим интересом Мариловна. — Пенсию я куда-то дома положила, вспомнить не могу, хотела днем в магазин сходить — нигде нету. Совсем старая стала. Склероз. Ты бы, Сережа, отправил меня во вчерашний день, а то зарплата еще далеко.
— Не вопрос, Мариловна, но что ты во вчерашнем дне найти хочешь?
— Память свою старушечью! Память, милый! Глядишь, и пенсия найдется. Ты ж за своей Еленой Прекрасной успеешь еще… А?
Кошкин улыбнулся одними глазами, чтобы не обидеть Мариловну, которая готова уже была заплакать в случае отказа.
— Отправлю-отправлю, полы потом помоешь, ищи свою пенсию.
— Во-во! А вы с майором-то пока все свои умные разговоры переговорите. Я мигом!
Кошкин с уже нескрываемой улыбкой пощелкал тумблерами, покрутил одному ему ведомые настройки, и Мариловна, всплеснув руками, исчезла, оставив в наследство друзьям пустое ведро и швабру.
* * *
Что-то не то… Кошкин озадаченно смотрел на стрелки-мигалки своего агрегата. Дорохову передалось его волнение.
— Нет субъекта!
— Что?
— Мариловны нет!
— Что, решила остаться во вчера?
— Ее вообще нет.
— Доигрались, бля… — Дорохов заранее разделил вину с Кошкиным.
— Поехали, возьмем такси.
— Куда?
— К Мариловне, она недалеко от моего дома живет.
Они мчались на частнике через ночной, но неспящий город. В машине блатным баритоном страдал по воле не видавший тюрьмы арестант. Сочувствовать ему не хотелось. Водитель специально включил музыку громче, надеясь ублажить поздних пассажиров, или показать им какого он мира.
— Окна не горят, — Кошкин почувствовал, как растет в его сердце напряжение, сжимается пружина.
— Эх, Серега, ни дай Бог, мы старушку нашу на растерзание Батыю какому-нибудь отправили. — Дорохов уверенно делил ответственность на двоих.
— Вот этого быть не может. Не далее вчерашнего полудня. Машина у меня еще слабенькая, мощности лет на пятьдесят-шестьдесят назад хватит, не более, а вперед я даже рисковать не стану. В стране с непредсказуемым прошлым подглядывать в будущее опаснее, чем смотреть в ствол заряженной винтовки.
Все двери в подъезде были металлическими, кроме одной. Поэтому она казалась беззащитной и единственная напоминала семидесятые годы своим стандартным некрепостным исполнением. Это и была дверь Мариловны.
Стучали в нее долго и громко, не заметив в подъездном полумраке, что чуть ниже замочной скважины приклеена бумажная полоска с печатями. Стучали, пока не скрипнула настороженно соседняя дверь на площадке. А приоткрылась она только благодаря камуфляжу Дорохова.
— Вы из милиции? — повелся в его сторону гнутый, как дамасский булат, старушечий нос. — Ключи у меня, вам не передали?
— Мы с работы, мы работаем вместе с Марией Гавриловной, — ответил Кошкин, а Дорохов успел вставить в поспешивший захлопнуться проем свой десантный ботинок.
— А где Мария Гавриловна?
— Где и положено, — над крючковатым носом появились едкие, недоверчивые, вылитые из темных маслин глаза и кудрявая седая челка, — в морге.
— Как в морге? — вопросительно и нагло расширил пространство проема Дорохов. — Не бойтесь, я майор Дорохов.
— Вы неправильно ставите вопрос, молодой человек. В вашем случае следует спрашивать — «в каком морге». И я вас узнала, вы же бывали у Машеньки, мы с вами чай пили, беседовали.
— Он действительно сослуживец, — кивнул на Кошкина Василий Данилович. — Он тоже здесь бывал, любимец Марии Гавриловны.
— А, вот как. Он что, тоже моет полы в секретном институте?
— Нет, он изобретает утюги с вертикальным взлетом.
— А-аа… — в голосе старушки появилось уважение, — тогда милости прошу на порог, если б вы хотели убить меня из-за пенсии, то уже убили бы, а так — дома у меня взять нечего, все, что было можно, Боречка превратил в доллары, чтобы превратить их в шекели на земле обетованной. Меня зовут Амалия Гвидоновна, не помните? Милиция три раза переспрашивала, при этом не постеснялись даже спросить возраст…
— Мы про возраст не будем, и так видно, что вы вчера поздно вернулись с дискотеки, — Дорохов уже пыхтел в прихожей, а Кошкин выглядывал из-за его широкой спины.
— Вы не могли бы, уважаемая Амалия Гвидоновна, повторить еще раз все по порядку, — вежливо попросил Сергей Павлович.
— Это всего лишь в третий раз за сегодняшний день! Но в комнату я вас, извините, не приглашу, у меня там женский беспорядок.
— Нам на пороге очень удобно, — искренне улыбнулся Дорохов.
— Ой! Только не надо считать меня старой дурой! Я, между прочим, доктор медицинских наук!
— Упаси Бог, Амалия Гвидоновна, — успокоил Кошкин, — что же все-таки случилось?
И тут Амалия Гвидоновна позволила себе прослезиться.
— Да что! Нет теперь у меня единственной подруги! Не с кем поговорить. Нам ведь как, старухам, было бы с кем поболтать… Во что превратился этот мир? Откуда в нем столько жестокости!?
Вопрос повис обвинением на шее Дорохова, на которого в этот момент смотрела Амалия Гвидоновна. Он предупредительно молчал.
— Есть теперь новые русские, новые евреи, — продолжила, чуть успокоившись, доктор медицинских наук, — есть и новые Раскольниковы. Только вот Машенька никому деньги под проценты не давала. Обычно я ей ссужала, без процентов, конечно… В магазин она еще с вечера собиралась, пенсию принесли — вот и решила отовариться. Пенсия она что — сегодня есть, завтра за квартиру заплатил, в гастроном сбегал — и все! Так вот, Машенька вчера в гастроном и сбегала, купила себе нехитрый продуктовый набор, и, вероятно, сумки у нее в обеих руках были, дверь входную не захлопнула, сразу к холодильнику — выгружать… Там ее и нашли. Новый этот Раскольников, наркоман какой-нибудь, от магазина, наверное, за ней шел. От вашей-то военной конторы, — она кивнула на Кошкина, — ей неплохую доплату к пенсии платили, да еще и приработок Машенькин за половую гимнастику. Каждый день я ей поясницу вправляла. По две тысячи квадратных метров вылизывать не всякий молодой сможет. Вы бы не ракеты изобретали, а машины по облегчению непривлекательного физического труда. А то у вас и на международной космической станции техничка со шваброй понадобится.