Время любить
Шрифт:
— Но так же нечестно, Кошкин! Это как в туалете подсматривать!
— А кто мне только что глаголил о благе для всего человечества? Я ж не таблетки от СПИДа придумал!
— Это точно! Ты можешь придумывать только оружие.
— Это все равно, что упрекать Калашникова в том, что полмира бегает и стреляет друг в друга из его автомата.
— Милый Сережа, давай договоримся, если ты не оставишь своей безумной идеи и решишь вернуться за мной в прошлое, то хотя бы предупреди меня.
— Предупреждаю… — Кошкин встал, аудиенция у директора супермаркета была закончена. Это была не та женщина, к которой он шел утром, к которой он шел всю жизнь.
— Я вынуждена буду сказать об этом Рузскому.
— Ай-яй! Если даже он тебе поверит, как поверит в возможность существования такого прибора, то, что он сделает? Купит тебе машину времени, чтобы ты могла сразиться со мной в прошлом?
— Он может сразиться с тобой в настоящем.
— Если я захочу в него вернуться… Да и сам он ни с кем сражаться не будет, у него для этого целая армия громил есть. Это весь город знает.
— Ты, случайно, в КПРФ не вступил?
— Ты же знаешь, я даже в КПСС не был, потому и не могу похвалиться успехами в приватизации общенародной собственности.
— Ты стал злой, Кошкин.
— Наверное… Прости. Я пошел. Пьян… и спать хочу.
* * *
Вечером они встретились с Дороховым в лаборатории. Майор пришел, хотя в эту ночь не дежурил. Он сразу стал грузить Кошкина деталями вновь разработанной операции по спасению старшего лейтенанта Китаева. Кошкин еще не проснулся и, выплывая из неопределенной задумчивости, остановил его словесную пальбу и рекогносцировку.
— Вась, я тут крепко поразмышлял. Вот ты хочешь спасти Китаева, а чем он лучше рядового Иванова? Или какой-нибудь бабы Мани, которая попала под бомбежку родной российской авиации?
Дорохов замер. Его будто пристрелили на месте. Смысл последующей логики исчез полностью и безвозвратно. Он молча опустился на табурет и достал из пакета неизменную фляжку.
— Выпить надо, — сказал так, словно только что вновь похоронил всех близких и родственников, умерших за последние сто лет.
Выпили по полстакана. Кошкин вдруг подумал, что зачастил с алкоголем, и, вроде как, ему даже нравится это состояние. Машина времени есть, жены нет, сын за границей, зарплата, как у мойщика посуды в Нью-Йорке, что еще делать русскому человеку? Пить!!!
— Наливай, — махнул он Дорохову, и тот разом уловил состояние своего товарища, спасти положение могла только задушевная кухонно-философская беседа, не позволяющая русской интеллигенции провалиться в банальную разнузданную пьянку с тяжелыми последствиями для себя и общества.
— Знаешь, Серега, мне кажется, мы проигрываем локальные войны, потому что упорно считали себя великой державой. При этом мы всегда думали, что великость идет откуда-то: из Кремля, из ядерных центров, из ракетных шахт… В общем — из глубоких тылов. А великость должна исходить из сердца, из мозга каждого! В такой войне тылов не бывает…
— В чем-то ты прав. Но я думаю, что дело тут еще в великом обмане. Например, когда мы воюем с чеченами мы забываем, что воюем с первобытным народом. И дело тут не в пассионарности, любовно выведенной Гумилевым, дело во внутреннем осознании. Ведь еще в девятнадцатом веке они переживали разложение родового строя, а такие процессы требуют не одного столетия. Через это прошли все народы. И появление сотовых телефонов и межконтинентальных ракет не являются катализатором исторического состояния той или иной нации. Неандерталец с автоматом Калашникова и «стингером» на плече вполне возможен, но невозможно, чтобы он начал жить и воевать по правилам кроманьонцев. Но главное: это миф о суверенности. Даже те из них, которые искренне считают, что воют за независимость, не понимают, что, по сути, воют за исчезновение своего народа.
— То есть?
— Тебе ли, Вася, не знать, что у малых народов не бывает независимости, даже если она очерчена виртуальными границами суверенного государства. Они все равно вынуждены жить под кем-то. То есть, они воюют только за иллюзию независимости. К ним приезжают арабы, которые сами этой независимости со времен арабского халифата не нюхали. Тому есть несколько признаков: воюют не по своему сценарию, воюют, оплачивая бесчеловечные поступки своих солдат долларами, зачастую фальшивыми. Обрати внимание, не динарами какими-нибудь или, на худой случай, турецкими лирами, а долларами — деньгами страны, которая должна быть ненавистна всем арабам! Проблема заключается в том, что когда они осознают, что Россия гарантировала им тепличное существование и отеческую заботу, на что они ответили взрывами женщин и детей, отрезанием голов, как и положено первобытным людям, когда они осознают, что втыкали кинжал в грудь своей матери, может статься — будет уже поздно. Даже во время Великой Отечественной войны, как и во время первой Кавказской, когда они тщетно рассчитывали на турецкого султана, каковому было абсолютно наплевать на их независимость, они полагались на Гитлера, который заигрывал с ними в союзников, но не питая иллюзий в их верноподданности, дал приказ Гиммлеру (и это не тайна за семью печатями): когда войдут на Кавказ, уничтожить этот дикий народ. Так и было указано — дикий!
— Выходит, стреляя в спину красноармейцам, они стреляли в спину тем, кто защищал их от полного уничтожения?.. Но потом-то была депортация?
— А что было делать? Из пятнадцати тысяч призванных в Красную Армию в сорок первом году чеченцев и ингушей, четырнадцать с половиной тысяч сбежали с призывных пунктов, чтобы поднять оружие против этой самой Красной Армии. А с предателями во время войны не церемонятся.
— Я бы расстреливал предателей…
— Расстрелять целый народ? Но можно просто показать ему его слабость, не взирая на гордость и воинственность, что и сделал Сталин. Между прочим, во время Первой Мировой войны «дикая дивизия», в которой служили исключительно горцы, была одной из самых лучших и надежных.
— Я понял: надо было дать им возможность служить России так, как они умеют!
— Вот именно! И мы получили бы самых боеспособных союзников. Но в нашу внутреннюю и внешнюю политику слишком долго гадило геморроидальное Политбюро, или выходцы из него, типа Ельцина, который, кстати, тоже, вместе с вождями сепаратистов, работал за доллары…
— Сегодня твоя очередь умничать, — Дорохов вспомнил беседу предыдущего вечера.
Кошкин промолчал. Договорить им не дала Мариловна.
Она вошла с ярко читаемой надписью на лице: «помогите, а то сейчас помру».
— Вот вы тут бойцов оживляете, а это только Христу и великим святым дано! Простите старую, что суюсь. Я бы тоже у тебя, Сережа, можа, и попросила бы моего отца вернуть. Он даже до Сталинграда не доехал, в его вагон бомба жахнула. Мы с того даже пенсию не получали, не воевал ведь. Я бы вот тебя попросила, чтоб ты меня туда, на станцию отправил, я бы его в другой вагон уговорила сесть…
В глазах Мариловны появились слезы, Кошкин и Дорохов проглотили по комку.