Время мушкетов
Шрифт:
– Не скажу, что все, но многие офицеры в страже, да и в береговой охране тамошней ставленники маркиза Вуянэ, но на самом деле уже давно «полковнику» продались, – перешел к главной части повествования Кюсо. – Он, как паук, все и всех своей паутиной оплел, и главное, большую резню в Марсоле на днях собирается учинить. А еще он, лейтенант то есть, про братство какое-то тайное плел, но только я точно не понял… В сундуке же у поганца вот что лежало.
Толстяк полез за пазуху и извлек оттуда кусок какой-то черной тряпки. Священник осторожно, двумя пальцами принял пропахший потом лоскут и стал его разглядывать. Ткань показалась дракону знакомой и по виду, и на ощупь, однако старушка-память, видимо, заснула и не хотела давать
– Заигрался «полковник», совсем заигрался! И против заговорщиков, и против Короны идет. Все грузы, которые Вуянэ негласно к вывозу запретил, тайно на кораблях отправляет, но только не в филанийские порта, – Кюсо шмыгнул сопливым носом и вытер слезу, выступившую от напряжения и от жалости к самому себе. – А мне куда податься прикажешь? Куда ни сунься, везде или прирежут, или задание дадут для самоубийц. Уж лучше я к тебе на время прибьюсь, ты силу имеешь, раз вокруг твоей персоны такая свинопляска закрутилась.
В словах-шпионах была доля смысла. По крайней мере, от того, что толстяк пока побудет при нем, Патриун ничего не терял, а при удачном стечении обстоятельств мог и многое выиграть. Нужно только не верить плаксивой роже толстяка и выудить из него все, что тот знал о «полковнике» и его подручных.
– А какой мне от тебя прок? – пожал плечами старик. – С какой стати я тебя под крылышко брать должен, если ты ровным счетом ничего не знаешь? Все, что мне тут наплел, и так известно. Вот если бы ты знал, как «полковника» найти…
– А разве я сказал, что не знаю? – сощурил хитрые глазки толстяк. – Пожалуй, на всем правобережье Удмиры я единственный, кто и дом полковника показать может, да и знает, что он совсем не мужик, а…
Кюсо не успел договорить. Его глаза вдруг расширились, а руки и ноги затряслись в конвульсиях. Патриун сначала не понял, что происходит, подумал, что с большим запозданием проявились серьезные последствия безудержного пьянства. Однако когда из хрипящего рта Кюсо полилась кровь, а из груди появилось окровавленное острие стилета, дракон забил тревогу. Притворяться перед покойником уже не было смысла: с табурета вскочил старик, а до двери добежал уже красавиц-мужчина в темно-коричневом одеянии. Распахнув одну дверь и вышибив дверь соседней кельи ударом кулака, Патриун ворвался внутрь комнатушки, где только что, буквально несколько секунд назад, находился убийца. Дракон опоздал, в щели между бревнами стены торчала рукоять стилета, а злодея уже простыл и след. Распахнутые настежь створки окна не оставляли сомнений, каким путем враг проник в церковь и каким покинул ее в минуту опасности.
Не тратя времени на выглядывание в окно и попытку найти неизвестно кого, Патриун поспешил обратно в келью и аккуратно уложил тело приколотого к стене мертвеца на кровать. Перед смертью Кюсо сказал, что «полковник» не мужчина, значит, он, точнее, она – женщина. Во всей Марсоле было не так уж и много влиятельных дамочек. Патриун мог бы догадаться, кто из них, если хотя бы знал дом, в котором должна была состояться встреча Кюсо с «полковником».
До сих пор неизвестный противник по ставшей уже довольно кровавой игре, скорее всего, знал, что под сутаной священнослужителя скрывался дракон, но явно не догадывался, на что тот способен. Пальцы в черной перчатке легонько коснулись висков убитого, а затем потихоньку углубились внутрь черепа. Мозг человека умирает не сразу, а в течение семи минут после того, как перестает биться сердце. Исключение составляют лишь те случаи, когда смерть происходит в результате удара по голове и механического повреждения черепной коробки. С момента смерти Кюсо прошло всего две минуты, а значит, у Патриуна оставалось целых пять, чтобы основательно покопаться у покойного в голове. Нужные ответы были найдены всего через две с половиной минуты. Теперь Патриун точно знал, что пьяный шпион говорил правду, а не был подослан к нему в целях дезинформации, а также
Глава 12
Новое – хорошо забытое старое
Когда часами стоишь на посту, то постепенно привыкаешь к контурам и очертаниям окружающих тебя предметов. Однообразие и неизменность пейзажа захватывают тебя настолько, что можешь и не заметить вновь появляющиеся предметы или изменения, постепенно происходящее со старыми. Почему-то мудрые ученые, кичащиеся своим всезнайством, до сих пор не удосужились дать научное определение этой особенности человеческого восприятия, поэтому сторожам и часовым, охраняющим нерушимость границ и безопасность спящих товарищей, приходится пользоваться народным, неточным термином для описания этого поразительного явления – «замылился глаз».
Глаза наблюдателя пограничного филанийского укрепления точно «замылились». Стоя на площадке высокой смотровой башни, он не видел ничего, кроме темно-серого из-за грозовых облаков утреннего неба и сплошной пелены покрывшего озеро тумана, через который местами проглядывали пятна темно-синей воды. Картинка не менялась вот уже два часа, как раз с тех пор, как он заступил на пост. Все оставалось по-прежнему неизменным, разве что небо стало немного светлее, а клубы тумана то сгущались, то рассеивались, в зависимости от силы и направления ветра. Слух часового время от времени терзало гудение ветра, но порывы были недолгими и тут же стихали, уступая место завораживающей тиши. Обоняние, очень важное как для людей, так и для зверей чувство не могло помочь часовому; на высоте пяти метров над землей и восьми-девяти над водой почти нет запахов, правда, иногда, при особо сильном ветре, до смотровой площадки долетал дымок медленно прогоравших и постепенно затухавших лагерных костров.
Все было тихо, все было спокойно, как в прошлый, позапрошлый и позапозапрошлые разы, когда часовой выходил на дежурство. На этой границе вообще никогда ничего не происходило, и молодой солдат не мог нарадоваться тому, как ему повезло. Единственными врагами хранителей пограничья были скука и сырость, но от этих недугов имелись хорошие лекарства. Часовому нужно было лишь немного потерпеть, до конца его дежурства оставалось не более четверти часа.
Наблюдатель не всматривался в даль, там нечего было искать, он лишь осязал глазами пространство. Специфический запах костра заметно усилился, и это был хороший признак. Лагерь потихоньку просыпался, а значит, вскоре должен прийти сменщик, настанет пора отправиться на покой и ему.
«О, а вот и он заявился, легок на помине», – обрадовался солдат, слыша, как кто-то, кряхтя, карабкается по лестнице. Однако часового ждало горькое разочарование. К нему с визитом пожаловал не другой солдат и даже не придирчивый сержант, а старшина охотничьего дозора, стоявшего вместе с их частью на страже границы.
Сначала в поле зрения появилась медвежья шапка, затем глазам часового предстала и косматая голова, давно не знавшая ни расчески, ни бритвы. И, как водится, где бы ни появился командир охотничьей банды, там тут же начинался крик:
– Спишь, паразит?! Вон зенки-то совсем слиплися! – проорал старшина, еще не успев полностью подняться на площадку. – Что тут у тя творится, дармоед казенный?! Пожар, что ль, в лесу, а ты и ухом не ведешь!
Рослый грубиян не стал слушать оправданий. Взобравшись на смотровую площадку, он оттолкнул замешкавшегося солдата, да так сильно, что часовой отлетел в сторону и больно стукнулся плечом о пирамиду с длинноствольными мушкетами.
– Гарью тащит, не чуешь, что ль?! – пробасил охотник, приподнявшись на руках над перилами и всматриваясь в сплошную зелень листвы деревьев.