Время, назад (сборник)
Шрифт:
Себастьян сунулся в третий кабинет. Кто–то – совершенно незнакомый – говорит по видеофону; он поспешил дальше.
В четвертой комнате сложены какие–то пакеты. Холодные и мертвые.
Не тот этаж, сказал он себе и, заметив впереди табличку «ЛЕСТНИЦА», рванулся к ней.
На последнем этаже в коридоре было много людей, у всех у них, как и у него, была на руке яркая синяя повязка. Себастьян проскочил между ними и открыл наудачу какую–то дверь.
Сзади раздался густой щелчок, похожий на звук взводимого оружия; Себастьян резко обернулся и увидел поднимающийся ствол винтовки. Неловким жестом он швырнул
Ствол перестал подниматься. Винтовка медленно, как во сне, упала из рук охранника, а сам охранник грузно осел на пол, медленно двигая руками, словно от кого–то отбиваясь. Галлюцинации.
Пары ЛСД, подобно дыму, быстро заполнили весь коридор. Себастьян шел сквозь эту дымку среди людей, совсем его не замечавших, а медленно, бессмысленно копошившихся, и открывал дверь за дверью. В большинстве кабинетов какие–то люди что–то делали; раз за разом он видел знаки различия Совета искоренителей – все, что угодно, кроме Лотты.
Новый кабинет. Там сидит субтильная старушка, чьи знаки различия явно говорят о ее высоком положении в иерархии искоров. Себастьян остановился. Старушка его заметила, ее глаза стали расширяться.
– Где, – спросил Себастьян, стараясь говорить как можно медленнее, – находится – миссис – Гермес? На – каком – этаже?
Он стал угрожающе на нее надвигаться.
Но пары ЛСД из распахнутой двери уже успели ее достигнуть; старушка бессильно обвисла в кресле, ее лицо выражало благоговейный ужас. Себастьян наклонился, грубо схватил ее за плечо и повторил свой вопрос.
– В – самом – низу. В – полуподвале, – мучительно медленно проговорила старушка и окончательно ушла в свой собственный мир ярких цветных видений.
Себастьян ее выпустил и бросился к двери.
В коридоре все те же люди со все теми же синими повязками. Но каждый из этих людей находился в своей персональной вселенной. Они не видели друг друга и, уж конечно, не видели Себастьяна. Поэтому он без помех добежал до лифта и нажал кнопку вызова. После нестерпимо долгой задержки двери лифта стали раскрываться.
В лифте были охранники. С оружием. Много. И все они были в противогазах. Они удивленно глазели, как он нереально быстро – нереально при их временном темпе – отскочил в сторону. Один из них, немного помешкав, выстрелил из пистолета. Выстрелил и не попал. Но, в общем–то, они уже были способны стрелять в его направлении. А ЛСД и вообще не была для них помехой.
«Лотту мне не найти, – осознал Себастьян. – Мне не попасть в лифт, там же полно охранников. Рэй Робертс был совершенно прав: нужно было вытащить оттуда Анарха и не думать о Лотте. «Мертвец пребудет, – подумал он саркастически, – а живой умрет. И музыка сокрушит небосвод» [35] . Вот и я сокрушен, – сказал он себе. – Они меня сделали. Я никого отсюда не вывел, в отличие от Джона Тинбейна. Хотя бы на время. Все могло бы повернуться иначе, не нарвись я на эту Энн Фишер».
35
Цитируется стихотворение Джона Драйдена (1631–1700) «Ода на день святой Цецилии», положенное на музыку Г. Ф. Генделем.
От вколотого препарата его, хотя и
Я все испоганил, – думал он. – В какие–то минуты. Будь тут сейчас Джо Тинбейн, все получилось бы иначе; я знаю, все было бы иначе».
Себастьян не мог об этом не думать; сознание собственной никчемности буквально его ошеломляло. Он и Джо. Все его неумение и ловкость Джо.
«И ведь все равно, – подумал он, теряя всякую надежду, – они его убили. Джо убит! То же самое будет и со мной. Чуть раньше или чуть попозже.
Может, – думал он, – у нас бы что и получилось, если бы вдвоем, Джо и я. Ведь и он, и я ее любим. А так, поодиночке, мы неизбежно гибнем. Так просто ничего не может получиться. Послушай он мое предупреждение, позвони мне тогда из мотеля…
Я старый и бессильный, – думалось ему с отчаяния. – Нужно было просто оставить меня в могиле. Они выкопали полное ничтожество. Даже хуже, чем пустое место: во мне навсегда останется смертельный холод могилы; мне не отмыться от гробовой плесени, она портит все, что бы я ни делал. Мне кажется, я снова умираю. А вернее, так и остался мертвым.
Убьют меня – не убьют, совершенно не важно, ведь это меня ровно никак не изменит. А вот Лотта – она другая, и Тинбейн был другой. Но может, если я даже не смогу отсюда выбраться, не смогу никого спасти, в том числе самого себя, – может, я все же убью Энн Фишер. И это будет уже кое–что. В расплату за Джо Тинбейна».
Глава семнадцатая
А как можем мы измерять настоящее, когда оно не имеет длительности? Оно измеряется, следовательно, пока проходит; когда оно прошло, его не измерить: не будет того, что можно измерить.
Выхватив винтовку у одного из замедленных охранников, Себастьян Гермес побежал к лестнице. Достигнув лестничной площадки, он услышал снизу громкие голоса. «Может, это не с ближайшего этажа, а откуда–то ниже», – подумал он с надеждой и быстро сбежал до следующей площадки. Здесь коридор тоже кишел медленно шевелящимися вооруженными людьми. И, с какой–то кристальной чистотой, он увидел далеко вдали Энн Фишер, стоявшую отдельно ото всех. Он бросился к ней, без труда огибая тех, кто пытался, едва шевелясь, его перехватить, – и не успел еще добежать, как она его заметила, узнала и побледнела.
– Я – не – могу – отсюда – выйти, – сказал он по возможности медленно, примеряясь к ее темпу времени. – Поэтому – я – тебя – застрелю.
И вскинул винтовку.
– Подожди, – сказала Энн Фишер. – Я – заключу – с – тобой – сделку – и – прямо – сейчас. – Она таращилась на его лицо, пытаясь увидеть поотчетливей, но ничего у нее не получалось. – Ты – меня – отпускаешь – и – можешь – взамен – взять – свою – Лотту.
Она это что, серьезно? Ему как–то сильно не верилось.
– Ты – что – имеешь – право – отдать – такой – приказ? – спросил Себастьян.