Время новых дорог
Шрифт:
– И за день рождения! – добавил Пустовойт, не сводивший глаз с Зарубина, который так и не притронулся к своему стакану.
Не стал пить и Веселов.
– А ты чего? – подтолкнул его Кодкин.
– Не пью.
– Хочешь, анекдот расскажу, как шпиона поймали? Не пил гад.
Кодкин громко рассмеялся над удачным, как ему показалось, анекдотом и с удовольствием выпил налитую ему Ефимовым водку. Налить ее сам он постеснялся, хотя, судя по всему, именно этого ему больше всего сейчас хотелось.
– А вы, Анатолий Николаевич, почему игнорируете? – громко поинтересовался
– Причин несколько, перечислять не буду, – нехотя ответил тот.
– Главную я все-таки назову. Анатолий Николаевич собирается всю ночь посвятить изучению документации участка.
Уже слегка охмелевший Голованов демонстративно хохотнул:
– Ха-ха-ха. Это называется ловить черного кота в темной комнате при отсутствии кота…
Переключая внимание на себя, Наташа неожиданно поднялась со стула:
– Ой… Мы о хозяине забыли… Ужасно неудобно. Павел Дмитриевич, вам ближе… Позовите его, пожалуйста.
– Отдаляете неприятный разговор? – нехотя поднялся Голованов. – Все равно никуда нам от него не деться. Пойду, позову. Только вряд ли он изъявит согласие. Как он недавно выразился – «живем мы шибко запутанно». Ему на это смотреть, судя по всему, неприятно.
Он подошел к каморке Старика, постучал и, дождавшись ответа, скрылся за дверью.
Воспользовавшись паузой, поднялся Ефимов.
– Товарищи… Друзья… Минуточку внимания… Предлагается тост за единственную, находящуюся среди нас, а потому, безусловно, очень мужественную женщину. Я совершенно уверен и, как в некотором роде историк, берусь утверждать, что таких женщин здесь еще не было. Во всяком случае, последние лет пятьдесят – шестьдесят, не было. Верю, что все у нее будет хорошо. Минуточку…
Он выбрался из-за стола и подошел к патефону.
– Предлагаю выпить этот тост под аккомпанемент нового экспоната нашего краеведческого музея.
Он завел патефон, выбрал и поставил пластинку. Хрипловато зазвучало старое танго. Под его мелодию из каморки Старика вышел Голованов.
– Как я и ожидал, он отказался.
– Жалко, – пожалел о его неудаче Ефимов. – Была надежда, что в теплой дружеской обстановке он в конце концов разговорится, расскажет что-нибудь интересное, необычное…
– Как говорит теща, необычное происходит от расстроенных чувств и нежелания шевелить мозгами, – высказал свое и тещино мнение Кодкин. – Полностью согласен.
– А при чем тут мозги? – заинтересовался слегка взбодрившийся Веселов.
– Чтобы понимать.
– Чего понимать-то? – не унимался Веселов.
– Все необычное то же самое обычное. Только понять его у некоторых тяму не хватает.
– Чего не хватает?
– Мозгов. Ты вот, смотрю, до сих пор сообразить не можешь, куда попал и что теперь тебе делать. А вот вмажем еще помаленьку и все тип-топ – ясненько и понятно.
– Все равно жалко, – с грустью глядя на оживший патефон пробормотал Ефимов.
Проходивший мимо Голованов похлопал его по плечу и, усаживаясь за стол, предсказал:
– Думаю, это не самое худшее из того, что сегодня здесь
– Чего ты боишься? – спросил сидевший рядом с ним Зарубин.
– Боюсь, что ничего не произойдет. Это самое худшее из того, что может произойти.
Пустовойт, догадываясь, что «теплое дружеское застолье» вот-вот сменится нежелательным выяснением отношений, жестом остановил дернувшегося было для ответа Голованову Зарубина и поднял свой стакан: – Товарищи, коллеги, друзья… Повторяю – друзья! Ибо люди, собравшиеся за одним столом в этом Богом забытом таежном закутке, просто обязаны быть друзьями. За очаровательную Наталью Степановну…
Кроме Зарубина все дружно поддержали тост.
– Я смотрю, Анатолий Николаевич, вам не терпится приступить к работе. Лично я готов начать хоть сейчас, – прежним вызывающим тоном предложил Голованов.
Сообразив наконец, что у собравшихся за праздничным столом не все так радужно и хорошо, как ему показалось сначала, со своего места поднялся Николай Кодкин.
– Не имею, конечно, никакого права вмешиваться… Но раз сидим за одним столом, значит, что? Наш механик в таких случаях говорит: «о работе ни слова. А кто все-таки выскажется, пусть бежит за бутылкой в качестве штрафа». Поэтому предлагаю еще один тост… Как поется в одной хорошей песне – не помню названия – «мы смерти смотрели в лицо». Я вам скажу, на этом зимнике ей еще и не в такие места смотреть приходится. Когда мы сегодня булькнули, я сказал… внутренне… Живой буду, третьего пацана Нинке заделаю. Чтобы даже в случае моего невозвращения, она ни об чем таком даже думать не поспевала. Прошу прощения, конечно, но все полная хреновина перед жизнью и смертью. Верно, говорю? – обратился он к Веселову.
– Верно.
– Так что лично я вмажу сейчас за своего будущего пацана. Кто поддерживает, прошу присоединиться.
Кроме Зарубина все с улыбками поддержали тост. Но и он в знак солидарности приподнял в сторону Кодкина свой пустой стакан, давая понять, что соглашается с предложенным тостом.
Игла патефона с шипом заскользила по старой пластинке, мелодия прервалась, и заезжую снова наполнили звуки не на шутку разыгравшейся непогоды. Все невольно стали прислушиваться к далекому непонятному гулу, доносившемуся не то со стороны реки, не то со стороны скал, прикрывавших с Севера пригодный для жилья небольшой участок берега, приютивший когда-то впервые добравшихся до него людей.
– Если кто не в курсе, то это всего-навсего распадок Золотой, – решил объяснить Голованов. – Прозвали его так за обнаруженную когда-то золотую жилу, которую землетрясения и ветры обнажили – частично естественно – на радость и на прокорм шарашившимся в этих местах за таежным фартом людишкам. С тех пор и заварилась вся эта приисковая каша, которая никак не может закончиться. Распадок этот, как труба – с какого конца задует ветер, такая и мелодия складывается. Особенно, когда с юга. Не хуже, чем на органе выдувает. Наталья Степановна поначалу очень даже переживала. Все ей какие-то мелодии и предупреждения чудились. Теперь, кажется, привыкла. Привыкли, Наталья Степановна, или как?