Время новых дорог
Шрифт:
– А вы представьте себе, что тут будет через месяц… Взрыв цветов, зелени, света, звуков…
– Не слушайте вы его, Наталья Степановна, – не согласился Голованов. – Через месяц тут заноют, загудят, запищат, завоют миллиарды вот такущих комаров. Потом к ним присоединится мошка. Потом зарядят дожди. Вода в реке поднимется на восемь метров. Потом первые холода, потом вторые. Потом мороз тридцать градусов, потом сорок, потом шестьдесят. И все сначала. Может, правда, для разнообразия шарахнет землетрясеньице бальчиков на 5–6.
– Вы очень веселый человек, Голованов. Веселенький… – демонстративно отвернулась от него Наташа.
– Я – философ. Слышите, ветер все усиливается? К вечеру наверняка пойдет снег. Пойдет, пойдет. А в городе девушки ходят в белых платьях, вот-вот зацветет сирень… Ей-богу, зацветет.
– Перестаньте, а то я заплачу!
– Не верьте ему, – не выдержав, закричал Ефимов. – Красоту надо уметь находить везде. Здесь ее тоже огромное количество. Немереное…
Голованов неожиданно подошел вплотную к Наташе и осторожно развернул ее к себе.
– Наталья Степановна… Долго не мог решиться… сейчас, судя по всему, приближается критический момент. Имеется серьезное предложение. Пока не приехало новое начальство. Выходите за меня замуж. Бог знает, сколько мы тут еще проторчим во благо родного Управления. Вы одиноки, я – не менее. Вдвоем нам будет немного потеплее. Погоды тут действительно достаточно серьезные.
– «Немного»… «Потеплее»… Звучит не очень убедительно.
– Разве плохо, когда людям становится немного теплее?
– Я не поняла – вы объясняетесь в любви или предлагаете элементарное сожительство?
– Хм… Как вам сказать? Будем считать – и то и другое.
– Немного того, немного другого?
– Уверяю вас – нам вполне хватит.
– Вам хватит, мне – нет.
Ефимов снова не очень уместно вмешался:
– Когда-нибудь вы обязательно полюбите эти места…
Голованов отодвинул его в сторону.
– Значит, отказываете?
Наташа неожиданно улыбнулась:
– Нет, я подумаю.
– Как долго?
Пауза затягивалась. И тогда, отыскавший наконец способ, сгладить нараставшее по его мнению напряжение, Ефимов стал осторожно заводить патефон.
– Неужели починили? – обрадовалась возможности перевести разговор на другую тему Наташа.
– Избавил от пыли и ржавчины, только и всего. Он был совершенно исправен. Даже надпись цела, видите: «Ивану Копытову за стахановскую работу на промывке». Непонятно, почему его бросили. Или вот, пластинки… Такие пластинки можно достать только у коллекционеров. Это будет ценнейший экспонат в нашем музее.
Зазвучала старая полузабытая песня. Наташа в одиночестве проделала несколько танцевальных па и опустилась на единственный стул у торца стола, явно предназначенный для начальства.
– А я бы хотела оказаться сейчас в том времени, когда товарищу Копытову вручали этот патефон. Наверняка это происходило именно здесь, единственном вместительном здании. Аплодисменты, смех, танцы… Уверена, счастливых людей в то время было намного больше, чем сейчас. Как вы считаете, Игорь Викторович?
Склонившись над патефоном в ожидании вполне возможной его остановки и собираясь предотвратить ее, коли она случится, Ефимов задумчиво стал озвучивать давно пришедшие ему в голову мысли.
– Как историк, смею утверждать – нам только кажется, что мы знаем прошлое. Даже будущее менее загадочно. Будущее мы узнаем завтра, прошлое, возможно, никогда.
Голованов подошел к столу, пальцами выловил из тарелки кусок какой-то закуски, отправил в рот и только тогда развернулся к Ефимову.
– Совершенно с вами согласен, товарищ Ефимов. Ни вы, ни я, ни она, ни все кандидаты исторических наук на свете никогда не узнают, почему стахановец Иван Копытов оставил на чердаке восьмилетней школы свою бесценную по тем временам премию. Это все равно, что выбросить сейчас на помойку цветной телевизор. А вот чем закончится предстоящий визит высокого начальства, которое вы ожидаете с таким нетерпением, Наталья Степановна, я могу предсказать один к одному.
– Предсказывайте. Чем?
– Все пойдет по-старому.
– Сомневаюсь.
– Готов поспорить. Все элементарно. В противном случае наш новый шеф окажется в роли нарушителя конвенции. Тогда ему не выжить и месяца. И он не может этого не понимать.
Мелодия, доносившаяся из патефона, внезапно захрипела и оборвалась.
– Оправдываете самого себя? – явно не справившись с прозвучавшем в голосе раздражением, поинтересовалась Наташа.
– Исхожу из реалий нашего нынешнего существования. Нельзя без риска оказаться нежелательной белой вороной нарушать удобное для всех положение дел.
– Нытье и мировой пессимизм.
– При чем тут пессимизм? Здравая житейская проза.
В их разговор снова вмешался Ефимов:
– История этих мест не менее уникальна, чем здешняя природа. Мне кажется, именно здесь сложили миф о Золотой горе. Могу рассказать, если кому интересно.
Неожиданно из своей каморки вышел Старик и, ни на кого не глядя, направился к выходу из заезжей.
– Вполне подходящий экспонат для вашего музея, – с раздражением прокомментировал его проход Голованов. – Я бы поместил его в отдел «непонятные ископаемые».
– Нет у нас такого отдела. Мы все стараемся понять и объяснить. Кажется, он пошел движок включать.
– Давно пора, – буркнул Голованов. – Скоро совсем стемнеет.
– А мне его жалко, – грустно сказала Наташа. – Представляете – прожить всю жизнь при заезжей… Заезжая – проезжая. Заходят люди, греются, спят, едят и уходят. Он топит для них печку, кипятит чай и – ждет. Ждет, ждет. А они переночуют и исчезают навсегда. И всё мимо, мимо и мимо.
– Проводите параллели, уважаемая Наталья Степановна?