Время освежающего дождя
Шрифт:
Словно несомый попутным ветром, мчался Датико по сурамской дороге. Картли! Любимая Картли! Каждая травинка, цветок, камень наполняли душу восторгом.
Мариам начала с того, что изодрала кружевную шаль. В Твалади? Ни за что! Ее место в Метехи! И что за нищенское содержание определил ей, царице, ностевский плебей! Но письмо Хорешани несколько охладило Мариам: «…Если не согласишься на Твалади, с трудом выпрошенном для тебя отцом Трифилием, то на лучшее не рассчитывай до возвращения из персидского ада светлого царя Луарсаба! Твалади от Тбилиси ближе, чем Цавкиси…»
«Нет! Нет! Только не страшный Цавкисский замок, – содрогнулась Мариам. – Там всегда убивают! Потом настоятель прав, возле монастыря буду, советоваться можно. И Нино Магаладзе – жаба – рядом. И Хорешани – фазанка – обещает навещать! А главное, в свой собственный удел еду…»
Мариам оглядела купальню. Здесь она чувствует себя помолодевшей. Луарсаб должен вернуться, и хорошо, что без Тэкле. Купальня останется свободной. Мариам сладко потянулась на лежанке, закинув руки под голову.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Шумно в зале приветствий. Все «барсы» в сборе. Утром приехали Пануш и Матарс, вызванные Даутбеком. Два дня, как вернулись из Эрзурума Папуна и Элизбар.
Сначала говорили об Исфахане. По сведениям, собранным Папуна и Элизбаром от турецких лазутчиков в Эрзуруме и на путях, шах Аббас вновь увеличивает свои орды. Мазандеранские тысячи, изрядно пострадавшие при разгроме Карчи-хана, пополняются сарбазами, сгоняемыми ханами в шахский город. В мечетях муллы призывают сынов пророка отомстить неверным гурджи за коварство.
Но эти вести не встревожили Саакадзе: он, как полководец, хорошо знает: никакие священные вопли не помогут. Раньше двух лет не собрать шаху Аббасу ста тысяч войска, предназначенного для покорения восточных грузинских царств. Этого срока вполне достаточно, чтобы самим укрепить Картли и Кахети созданием постоянного войска и возведением новых крепостей и сторожевых башен на пограничных рубежах.
Пануш вздохнул: он и Матарс хорошо помнят эти башни! У него, Пануша, горло забито каменной пылью, а у Матарса единственный глаз видит лишь дерево для мостов. Лучше бы послал их Георгий сражаться хоть с шамхалом, который хоть и притаился сейчас, но: только «лев Ирана» – в Грузию, собака Шамхалата – в Тушети.
Друзья сочувствовали, Саакадзе улыбался: он знает, его «барсы» не поленятся замахнуться шашкой, но время клинка еще придет и, к сожалению, скорее, чем бы хотелось. Следует помнить, что плохие дороги нужны, чтобы калечить коней врага, а не для того, чтобы привлекать богатые караваны.
Папуна иронически прищурился: он думает, и князьям по гладкой дороге удобнее скакать на сборище заговорщиков. Удивленный возглас Гиви: «Если князьям удобно, почему сами не чинят?» – был встречен дружным смехом.
– Полтора часа не может помолчать! Такой разговор испортил.
– Не сердись, Димитрий! Если дела царства не разбавить весельем, даже у мудрецов не хватит терпения.
– Э, Папуна, я думал, ты только вином любишь разбавлять беседу о князьях! – воскликнул Дато. Он, как и все «барсы», радовался возвращению к Папуна если не былой жизнерадостности, то хотя бы спокойствия.
– Князья и без моих забот сами себе помогут, дорогой Дато. С тех пор как, спотыкаясь на испорченных мостах, они поспешили с дарами в церковь, разматывая попутно чалмы, я всякое уважение к ним потерял.
– А разве плохо, что опять в Христа поверили? – удивился Гиви.
– Может, не в Христа, а в Саакадзе?
– Ты угадал, Элизбар… Так поверили, что готовы на коленях ползти к этому порогу.
– Нет, Дато, ползти далеко; на конях привыкли, а пешком – разве что от страха…
– Помолчи, Гиви, полтора козла тебе в рот!
– Достаточно и одного, – проронил Папуна.
– Георгий, на серьезную беседу не приглашай эту тыкву на двух ногах: всегда придумает что-нибудь…
– Ты не прав, Димитрий, пусть Гиви не мдиванбег, но он воин. Немало врагов сражено его меткой шашкой, он заслужил право обсуждать судьбы царства.
«Барсы» с любовью слушали друга-вождя. «Чем он привязал нас к своему стремени?» – хмуро думал Ростом. И, словно угадывая его мысли, Саакадзе вдруг заговорил:
– Вот Ростом – разумный воин, а не всегда доволен мною. Но каждый собственной мерой измеряет жизнь. Так вот, Ростом, тебе поручаю возведение новой крепости у Верблюжьего пастбища. Будешь строить по моему плану: двойной высоты, с квадратными башнями ковровой кладки по углам. Советую остерегаться не одних врагов, но и друзей, ибо друг, не понимающий твоих замыслов, способен навредить больше врага, – и, точно не видя замешательства Ростома, властно повысил голос: – Я всегда говорил и повторяю, никого не неволю, но кто со мной шагает по крутой тропе, не должен спотыкаться.
Окинув быстрым взглядом огорченных «барсов», Папуна поспешил рассказать веселый эрзурумский случай: некий каваран-баши, косоглазый сириец, подсунул своему сопернику, турецкому купцу, вместо благовоний отраву для мышей. Вторая жена трехбунчужного паши спать не могла без розового масла, и в тот счастливый миг, когда за нею наконец пришел черный евнух, она от восхищения вылила на себя весь сосуд, проданный ей за дорогую цену злополучным купцом. Долгожданная ночь пронеслась, увы, не на ложе паши, а в бассейне, где прислужница, по указанию евнуха, терла несчастную жесткой рукавицей, стараясь изгнать отвратный мышиный запах. Брезгливый паша приказал не приводить к нему жену раньше шести полумесяцев. Сейчас караван-баши наслаждается во всех оазисах, а купец разорился, ибо ни одна турчанка не покупает у него больше не только благовоний, но и коши для отхожего места.
Долго «барсы» корчились от хохота. Успокоившись, они выслушали более важные сообщения Папуна.
В Эрзуруме ему и Элизбару немало пришлось повозиться, пока нашелся охотник, решившийся снарядить первый караван в Тбилиси. По своенравию судьбы, это был тот самый купец, которого изгнали гаремные гурии. Возненавидев мышей, он замыслил поправить свои дела на тбилисском майдане.
Гиви заволновался: не вздумал бы злосчастный привезти в Тбилиси мышиные благовония, а если привезет – не соблазнились бы девушки!