Время собирать камни
Шрифт:
— Он сам пришел, — объяснил комендант.
А особист сразу заинтересовался:
— Ты откуда его знаешь, Кудин?
— Мы дожидались Шнайдера на квартире, товарищ майор, а этот поднимался по лестнице, но до площадки не дошел. Видно, что-то заметил, побежал вниз и скрылся.
— Почему побежали? — резко спросил генерал.
Онезорг развел руками:
— Не могу объяснить. Почувствовал засаду, и ноги сами побежали.
— А как почувствовал? По какому признаку? — допытывался особист.
— Запах русского табака. Махорки.
Генерал
— Хорошо ты, Кудин, выполняешь инструкцию! Ладно, потом потолкуем. Что со Шнайдером?
— Вторую неделю не приходит, товарищ майор.
— Наверно, смылся, — нахмурился майор. — А вы, Онезорг, зачем ходили к Шнайдеру? Какие у вас с ним дела?
— Хотел просить у него схемы и формуляры минирования.
— Так у вас что, никаких документов? — Генерал даже привстал с места. — Я полагал, вы нам передадите конкретные сведения. А что же получается? Покаяться пришел, облегчить совесть?
— Вы меня не поняли, господин генерал, — сказал Онезорг дрогнувшим от обиды голосом. — Я пришел просить, чтобы меня послали в Россию. Я хочу сам, своими руками, обезвредить мины. По памяти. У меня очень хорошая память.
Наступило молчание. Комендант переводил глаза с Онезорга на генерала. А тот после долгой паузы сказал:
— Отведите его куда-нибудь и пускай посидит, подождет. Под охраной, раз он бегать любит. А мы тут обсудим.
Комнатка с зарешеченным окном — наверно, бывшая кладовка — служила в комендатуре гауптвахтой. В комнатке стояли две железные кровати и тумбочка. На одной из кроватей сидел в мрачном раздумье офицер лет тридцати. Дверь открылась, и дежурный по гауптвахте ввел Онезорга.
Увидев серый немецкий мундир, офицер вскочил на ноги:
— Это еще что?
— Посидит с вами, товарищ капитан, — дружелюбно улыбнулся дежурный. — Временно.
— Ну нет! С фашистом я сидеть не буду! Убирай его отсюда; куда хочешь.
— Товарищ капитан, зря вы лезете в бутылку. Это генерал-майор приказал.
Дежурный хотел закрыть дверь, но капитан, схватив Онезорга одной рукой за шиворот, а другой за штаны, выкинул его в коридор с такой яростью, что немец стукнулся о стенку. А фуражка его слетела с головы и осталась в комнатке. Капитан с наслаждением наступил на нее, как будто давил огромное и вредное насекомое, и как панцирь насекомого с хрустом раскололся под сапогом лакированный козырек. Только тогда капитан пинком выкинул фуражку в коридор.
— Плохо себя ведете, товарищ капитан! — обиделся дежурный. — Я доложу!
— Иди докладывай! Беги на полусогнутых! А гестаповцев мне не надо! Я советский офицер, знаю свои права. Имей в виду, сержант: сунешь его ко мне — удушу, а тебе отвечать!
Расстроенно крякнув, сержант запер дверь гауптвахты и показал Онезоргу на скамейку в коридоре:
— Ладно, посиди пока тут. — И, боясь, что его не поймут, перешел на немецкий язык: — Фриц! Зиц!
Онезорг поднял с пола свою искалеченную фуражку и послушно сел туда, куда ему велел сержант.
В кабинете коменданта продолжалось обсуждение проблемы.
— Это ведь может оказаться и провокацией, — говорил майор-особист. — Вы, товарищи, прекрасно знаете, какими изощренными методами пользуются иностранные разведки. Может, этот Онезорг имеет задание: проникнуть на территорию Союза, проехать по определенному маршруту и наладить контакты с Оставленной агентурой.
— Ну, это маловероятно, — покачал головой замполит. — Он же должен понимать: никто его одного не пошлет, все время будет находиться под наблюдением. Конечно, полностью исключить нельзя, но маловероятно.
— Разрешите, товарищ генерал? — поднялся кто-то из офицеров. — А может быть, у него личная причина? Фашисты на оккупированных территориях грабили напропалую. Возможно, и этот нахватал драгоценностей, золота — припрятал, а вывезти не успел. И вот придумал легенду, чтобы добраться до своих тайников.
— Это уже арабские сказки, — буркнул генерал. А дивизионный инженер задумчиво сказал:
— Вообще-то странная история… Взрыватели с замедлением на год. Я такого в своей практике не встречал.
— Но технически выполнимо? — спросил генерал.
— Технически выполнимо.
— Разрешите, товарищ генерал? — встал со стула комендант. — Мне кажется, немец не врет. Высказывается откровенно, независимо себя держит. Но, может, он немножко того? Всю войну минировал, взрывал, а теперь переживает, раскаивается, а на этой почве родилась больная фантазия, Ко мне на прием столько психов приходит!
— Все бывает, все бывает, — нетерпелива перебил генерал. — Но для пользы дела давайте считать, что он говорит чистую правду. Пока мы его будем обследовать да проверять, пойдут один за другим взрывы, погибнут люди. Этого мы допустить не можем.
Сердитый капитан по-прежнему сидел на гауптвахте — вернее, не сидел, а нервно расхаживал из угла в угол. Распахнулась дверь.
— Товарищ капитан! На выход! — объявил капитану дежурный.
— Доложил, не вытерпел? — ядовито усмехнулся капитан.
Сержант огорчился:
— Обижаете, товарищ капитан. Может, вам амнистия вышла.
Капитан вышел в пустой коридор — Онезорга уже перевели куда-то, — получил свой ремень, кобуру с пистолетом и, не прощаясь, пошел к выходу.
…Он сидел на фигурной железной скамье в садике перед зданием комендатуры, с удовольствием вдыхал летний воздух и слушал дивизионного инженера.
— Просто ушам своим не поверил, — удивлялся дивинж. — Спрашиваю, где Демин, мне говорят: на губе… За что? За систематическое уклонение от медкомиссии. Я вас считал дисциплинированным офицером, ставил в пример, а тут такое мальчишество. Бегаете, как школьник от прививки.
— Да нет, товарищ подполковник. Какая там прививка, — уныло сказал Демин. — Я потому уклоняюсь, что точно знаю, они меня спишут вчистую.