Время собирать камни
Шрифт:
Ои нашел нужный дом и, войдя в подъезд, стал подниматься по лестнице. До площадки третьего этажа оставалось четыре ступеньки, когда Онезорг вдруг остановился. Замерев на месте, он прислушался к чему-то, потом повернулся и быстро, чуть не бегом, стал спускаться вниз.
Дверь квартиры на третьем этаже с шумом распахнулась, на площадку выскочил солдат с автоматом.
— Стой! — закричал он по-русски. — Стой, стрелять буду!
Онезорг помчался вниз, перепрыгивая через три ступеньки. Загрохотала автоматная очередь — невыносимо громкая в колодце лестничного пролета. Со звоном посыпались
На лестничной площадке старший лейтенант выговаривал солдату:
— Ты зачем стрелял? Шибко нервный?
— Так он побежал, — оправдывался солдат.
— Это ж не тот. Тот длинный, хромой.
— А пускай не бегает!
И снова Онезорг стоял перед чужой дверью. Он осторожно постучался, но никто не открыл. Тогда он постучал громче. Изнутри послышалось:
— Заходите! Открыто,
Онезорг толкнул дверь, прошел через неприбранную прихожую и зашел в комнату, освещенную керосиновой лампой. Лампа была старинная, с красивым зеленым абажуром. И вся комната была заставлена старинной дубовой мебелью. В кресле с высокой спинкой сидел молодой человек в таком же, как у Онезорга, офицерском мундире.
— Руди! — обрадовался он вошедшему, но не встал навстречу. — Возьми стул, садись.
Гость садиться не стал.
— К тебе никто не приходил? Я имею в виду русских.
— Нет…
— А у Шнайдера на квартире засада. Я еле убежал.
— Зачем тебя понесло к этой скотине? — нахмурился человек в кресле.
— Хотел попросить у него чертежи, схемы…
— Да на что они тебе?
Онезорг помотал головой, вытер пот со лба.
— Извини. Я волнуюсь и не с того конца начал. Дело в том, что я решил все рассказать русским — про Шнайдера, про нашу работу… Вернее, почти решил. А теперь не знаю, как быть. Ведь если они хотят арестовать его, так значит, и меня могут? А, плевать! Все равно пойду. Меня это давно грызет, еще с того времени. А теперь просто спать не могу. Лежу и думаю, думаю… А если засну, мне снятся взрывы.
— Время бросать камни и время собирать камни, — пробормотал сидящий б кресле.
— Что?
— Нет, это я так… Руди, ты правильно решил. И ничего они тебе не сделают. Наоборот, спасибо должны сказать.
— Так давай пойдем вместе? — обрадовался Онезорг.
Молодой человек невесело улыбнулся:
— Я бы пошел, честное слово… Если бы мог ходить. Помнишь, в ту ночь, в подвале, солдат меня стукнул прикладом по спине?
— Нет, не помню.
— Стукнул. Тогда я и внимания не обратил, а теперь отказали ноги. Никуда не гожусь, даже встать не могу.
— А я и не знал, — огорчился Онезорг. — Слушай, Вилли, а кто за тобой ухаживает?
— Хозяйка. Хорошая старуха.
— Ужасно, ужасно, — пробормотал гость. — Но может, еще пройдет?
— Может, пройдет, — не стал спорить хозяин. — Руди, у тебя нет чего-нибудь поесть? Хлеба?
— Ничего нету… Хочешь, я тебе денег дам?
— Деньги у меня у самого есть.
Когда за Онезоргом закрылась дверь, Вилли вздохнул и раскрыл лежавшую у него на коленях книгу — толстую, в кожаном переплете и с медными уголками. Полистав страницы, он начал читать вполголоса:
— Всему свое время и время всякой вещи под небом. Время разрушать и время строить. Время разбрасывать камни и время собирать камни. Время войне и время миру…
Возле лютеранской кирхи — бездействующей, потому что в нее угодила авиабомба, — функционировала маленькая толкучка. Спекулянты, в основном подростки, предлагали прохожим сигареты, кусочки сахара, чашечки эрзац-кофе. Сюда пришел и Рудольф Онезорг. Но его не интересовали ни торговцы, ни их соблазнительный товар. Ни на кого не глядя, он прошел в церковь.
К его неудовольствию там не было пусто: мальчишки-спекулянты устроили себе в кирхе что-то вроде штаб-квартиры. Расположившись кто на полу, кто на скамьях, малолетние деятели черного рынка делили выручку, готовили к продаже очередные партии товара, пищали, ссорились, ругались, не обращая никакого внимания па вошедшего. Они были похожи на осмелевших от голода крыс, которых не пугает даже появление человека.
Кто-то резал на кусочки толстый американский шоколад, кто-то проделывал ту же операцию с мылом, а двое, растянув на полу парашют, кроили из шелка носовые платки.
Заморыш лет восьми подошел к Онезоргу и предложил папиросу «Беломор» с привязанной к ней спичкой:
— Десять марок!
Но Онезорг отмахнулся. Он пришел сюда молиться. Чтобы не смотреть на торгующих в храме, он поднял глаза к потолку. Прямо над его головой зиял пролом, виднелось синее чистое небо. Ничто, даже церковная крыша, не мешало его общению с богом.
Глядя в синеву небес, Онезорг стоял и беззвучно шептал слова своей молитвы.
Еще издали Онезорг увидел двухэтажный особняк с красным флагом на крыше — советскую комендатуру. Увидел и невольно замедлил шаг.
К комендатуре подъезжали машины, входили и выходили люди. Онезорга обогнала маленькая яростная толпа: человек семь русских, худых и оборванных, вели, осыпая пинками и подзатыльниками, рослого немца в штатской одежде. Скорее всего, это были бывшие военнопленные, в чьи руки попал кто-то из их мучителей. Здоровенный немец шел быстро; заморенные конвоиры с трудом поспевали за ним, но все равно не отказывали себе в удовольствии подгонять его кулаками. Так они и проследовали в комендатуру.
Онезорг остановился в нерешительности. Он стоял долго. Часовой у входа даже посмотрел на него с подозрением. Собравшись с духом, Онезорг прошел мимо часового в открытую дверь.
— Я хочу говорить с советским комендантом, — сказал Онезорг дежурному офицеру с красной повязкой на рукаве. — Очень поспешное военное дело.
Дежурный оценивающе посмотрел на немца. Серьезное, даже торжественное лицо Онезорга вызывало доверие.
— Пойдемте, — сказал офицер.
Они прошли мимо русских и немцев, ожидающих приема, и дежурный офицер скрылся за дверью комендантского кабинета.
…Комендант, лысоватый коренастый подполковник, сидел за столом и слушал Онезорга. Немец говорил, то и дело спотыкаясь на сложностях чужого языка: