Время своих войн-1
Шрифт:
Миша улыбается. Сашка вздыхает. Седой усмехается его понятливости.
– И что?
– интересуется Миша.
– А то, что все это вам, ребятки, вплавь придется проделать... Виляй не виляй, а дела не миновать.
...Спустя час, Миша и Саша, мало похожие на людей, с весьма озадаченным Седым, разглядывают пробитые дыры в сети.
– Я говорил - сетка старая!
– упрекает Сашка.
Седой смущенно восторгается.
– Торпеды, ить-ить! Сказал бы кто - не поверил!
– Может, гранату?
– опять спрашивает Миша.
Тут уже и Седой
– А есть?
– Всегда со мной.
У человека с биографией собственные сувениры, что служат памятками каких-либо дел. То же самое касается и талисманов. У Миши граната времен Великой Отечественной. Простая, без всяких новомодных дополнений и дизайна, хотя и с новым переделанным для надежности запалом. Большая граната, как раз по нему - противотанковая. Кажется, только такой и можно его остановить. Для того и предназначена - для остановки собственного сердца. Чтобы надежно, с гарантией, так как хочется Мише, ну и обязательного сопутствующего урона для тех, кто его к этому побудит.
Сашка даже помнит день, когда у Миши появилась подобная привычка...
– Нет, пожалуй, - решает Седой.
– Давай-ка попробуем сетку вдвойне сложить. Раздевайся, Миша, сейчас опять поплывешь...
Миша вздыхает, Сашка криво улыбается...
– Знаете, что я думаю, - говорит Миша-Беспредел спустя два часа.
– Ну их к черту! Пусть еще немножко подрастут...
– Саш, а ты с винтовки?
– Не получится. Если морду высунет, тогда... Миша, подразнишь?
– Как?
– спрашивает Миша.
– Жопу покажи!
– Я им под водой уже показывал. Насмотрелись.
– Зря, значит, сходили, - говорит Седой, почесывая загривок.
– Почему зря?
– удивляется Миша.
– Познавательно. И озеро я запомнил.
– Придется барана резать, - говорит Седой.
– Пошли! Поднажмем, не к вечеру, так к утру дома будем...
– Как пойдем?
– Если в объезд, так к обеду, а прямо, так дай бог к ночи.
– Значит, к ночи, - понимает вредность лесного пути Миша и понимает на сей раз правильно...
Мише ходить по лесу семечки, а вот Сашка, случается, стонет, он тонкой кости, идя бережется, но еще больше бережет винтовку, хотя давно уже сделал к ней такой футляр, что хоть под гусеницы танка клади. Относительно легкий - титановый, бесформенный, обклеенный тряпочками всякой зелени, кое-какую пулю удержит, можно использовать как укрытие лежа и как упор, и даже вместо сошек стоя, как когда-то фузейные стрелки делали...
...Воздух снова плотный, вязкий, ясно, что скоро прольет теплый дождь, может даже и с грозой. Звук лес глушит, но запахи разносит далеко. На подходе к деревне, в густых орешниках и редких соснах, том месте, где с небольшой горушки остается только спуститься к реке и по узким кладкам перейти на другой берег, пахнет печеной картошкой, мирным дымом, хлевом, сытостью. Но Седому, вдруг, кажется, что нюхнул, принесло, подтянуло выхлоп сгоревшего дизельного топлива. Тут и Сашка, который за дозорного, но сейчас близко, не оборачиваясь назад,
Седой беззвучно командует, "тсыкает":
– Ссыпься!
Занимают круговую. Потом отползают, уходят стороной, делают петлю... Второй зигзаг накидывают... Опять собираются - пошептаться. Тихо все, нет присутствия. Странно...
– Давай-ка сперва глянем, - шепчет Седой.
Останавливается у старой, в обхват, березы, со сползающей вниз корой - смотрит, прикидывает.
– Заберешься?
– спрашивает Сашку.
– Тут бы Петьку надо - он у нас за обезьяну.
– Давай - я!
– говорит Миша-Беспредел.
– Березу завалишь...
Но Миша уже подходит, на ходу скидывая свой ранец. Опирается ногой о кочку и тут... словно взрывается что-то - взлетают листья и дерн, Мишу переворачивает, роняет на спину, что-то падает поверх, барахтается, отпрыгивает и уносится. Человек - не человек - непонятно что!
Миша садится, приложив ладонь ко лбу.
– Бля!
– говорит Сашка.
– Ты думаешь?
– невпопад переспрашивает Седой.
– Кто это был?
– Снежный человек!
– убежденно заявляет Миша.
– Видели, как он мне впаял?
– Летом?
– спрашивает Сашка.
– Что?
– Лето и снежный человек?
Миша задумывается и это, похоже, надолго - решает неожиданную дилемму. Потом грустно произносит:
– Гранату свистнул.
– Что?!
– Гранату, гад, свистнул. Хорошая граната... Была.
Случается такое, спишь, а в мозгу полная какофония, барабаны без такта, а иной раз бывает словно скулит что-то - тонко так... будто сама жизнь подсовывает тебе свою преданную собачью морду, едва ли щенячье, и вдруг-таки прихватывает - как куснет!
– зубами не щенячьими. В человеке много собачьего, много собачьего и в самой жизни...
– Ратуй!
– орет Замполит.
– Подъем, бляха муха! Наших бьют!
– Опять?!
– искренне возмущается кто-то.
Сергей-Извилина удивленно бормочет свое:
– Вне плана.
– Кто? Кого?
– Мишу!
Собирай врачей на здоровье! Собираются медленнее, вдумчевее. Если уж Мишу-Беспредела бьют, то как тут поможешь? Только тем, чтобы с него на тебя переключились?
– Откуда?
– Сорока на хвосте принес! Мише промеж глаз перепаяли - кто-то поздоровее его - сейчас компрессы ставит!
Собираются вокруг Миши, разглядывают его, будто никогда не видели - вовсе другими глазами. Миша рассказывает и еще повторяет. Осматривают отметину на лбу.
– Чем это тебя? Рельсой?
– Кулаком!
– Ого!
– У него молотилки крупнее моих, и сам он та-а-а-кой здоровый - медведь!
– Так уж и здоровее?
– Заговаривается!
– говорит Седой.
– Это он от неожиданности, да вечной рыбацкой привычке той рыбе, что сорвалась, веса добавлять. А уж если почти в руках была, да хвостом по морде настучала... Небольшой был, чуть выше Казака, только сильно кряжистый, коренастый. Широкий в кости.