Время таяния снегов
Шрифт:
– Что вы узнали из этой фразы?
Алачев пожал плечами.
– Вы ничего не поняли?
– Я никогда не слыхал о рогатой куздре,– пробормотал Алачев.
– Ага! – профессор обрадованно потер руки.– Откуда вы взяли, что куздря рогатая?
– Потому что она будланула курденка,– нерешительно ответил Алачев.
Профессор величественным взмахом руки посадил на место Алачева и, вскинув голову, без остановки прочитал лекцию о важности изучения грамматических форм языков. Он поминутно цитировал труды великих ученых и некоторых из них даже называл своими учителями.
Ринтын приготовился было записывать, но его постигла такая же неудача, как на лекции Визе. Он был так захвачен тем, что слушал, так ловил каждое слово, что и не притронулся к тетради.
Прозвенел звонок. Золотович собрал листки на столе, сложил их в портфель и важно удалился.
Первым и непосредственным результатом лекции по общему языкознанию было то, что Алачеву на все пять лет учебы было присвоено прозвище Рогатый Куздря, которое потом сократилось до одного слова – Рогатый.
Ринтын с нетерпением ждал следующей лекции. Литература для него всегда была любимым предметом. Русские писатели открыли ему окно в другой мир, рассказывали ему и о Ленинграде. Где-то недалеко Калинкин мост, сыроватые, мрачные дворы Новой Голландии, горбатые мостики через каналы, через городские реки Фонтанку, Мойку, Невку… Стоит сделать несколько шагов – и вот оно,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит…
Капитан Эрмэтэгин, у которого Ринтын плавал матросом на шхуне “Касатка”, любил читать стихи Пушкина, Блока, и многие строки в них были о Петербурге.
В перерыве Ринтын смотрел в окно на Неву. Рыбаки ставили у Дворцового моста ловушку, сколачивали из досок вышку и черпали со дна реки рыбу. Орудие лова имело древний вид, лодки были черны, и Ринтыну подумалось, что и во времена Пушкина точно так же ловили рыбу… Может быть, это то самое место,
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхий невод…
Профессора, который будет читать курс литературы, зовут Николай Матвеевич Рыбаков.
Еще не старый человек, он, однако, был совершенно лыс. На большом остром носу крепко сидели очки.
– Успехи советской литературы огромны,– заявил Рыбаков еще на подходе к кафедре.– Мы живем в то замечательное время, когда наши писатели заново переоценивают и обогащают метод социалистического реализма. Об этом свидетельствует неуклонный рост качества произведений.
Профессор лично знал многих ленинградских и московских писателей, приводил их неопубликованные высказывания, и это очень оживляло лекцию. То, что профессор запросто общался с писателями, высоко подняло его в глазах Ринтына. Великие люди, способные создавать художественные произведения, удостаивали его разговора и делились своими творческими планами.
С самого утра Ринтын был в особом настроении, как в большой праздничный день. Да и разве этот день не начало большого и долгого праздника, которого он так ждал? Теперь у Ринтына была одна забота: не пропустить чего-нибудь важного, запомнить каждое слово, сказанное с кафедры. Ведь говорит перед ним не просто преподаватель, а человек, достигший вершин науки.
Ринтын вздрогнул, когда услышал звонок. Ощущение было такое же, как будто видишь удивительно приятный сон и вдруг на самом интересном месте кто-то будит тебя.
Лекцией по литературе закончился первый учебный студенческий день Ринтына. Переполненный впечатлениями, он пошел разыскивать Кайона, чтобы поделиться с ним новыми мыслями.
Друг, видимо, тоже был потрясен. Он был как-то необычно тих и задумчив.
– Ты знаешь, кто у нас читал лекции? – восторженно сказал ему Ринтын и перечислил всех.
– Визе и у нас читал,– ответил Кайон.– Потом академик Струве, академик Орбели… Величины!
– Да,– согласился Ринтын, потом вспомнил: – И у нас тоже есть академик. Спецкурс будет вести Мещанинов Иван Иванович.
Обратно в общежитие шли по пути, показанному Черулем.
В разрывах плотных осенних облаков вдруг показалось солнце. Заблестела, заиграла бликами свинцовая вода в Малой Невке, вспыхнул шпиль Петропавловской крепости. Где-то в глубине дровяных штабелей визжала механическая пила, и ветер доносил запах свежераспиленной древесины.
– Знаешь, Ринтын,– задумчиво сказал Кайон,– вот только сейчас мне подумалось: сколько нам придется потрудиться, чтобы укрепить в себе знания, к которым мы только прикоснулись сегодня.
– Ты прав, Кайон,– ответил Ринтын.– Сколько надо понять! Знаешь, нам сегодня профессор сказал: героями литературы сейчас уже не люди становятся, а производственные процессы и нефтепроводы.
– Что ты говоришь! – удивился Кайон.– Первый раз такое слышу. У нас таких открытий еще не было. Да и откуда? История, она такая – как было, так и есть, уже не подправишь и не исправишь.
– Найдут что-нибудь,– утешил друга Ринтын.– Наука могущественна.
С Балтики дул ветер. Он бил в лицо, но ребята, не сбавляя шагу, шли вперед по древней Тучковой набережной.
Каждое утро Ринтын и Кайон на рассвете уходили в университет. Они вставали рано, чтобы идти пешком от общежития до факультета. Им полюбилась эта дорога по пустынной набережной, где местами можно увидеть кусок берега, не придавленного камнями. Здесь был совсем иной воздух и господствовал горький запах свежих древесных опилок.
Под арками главного здания ребята расставались и каждый шел к себе: Ринтын на филфак, а Кайон на исторический, в большое двухэтажное здание, похожее на Гостиный двор.
Ринтын познакомился с долговязым украинцем Петром Кравченко, приехавшим с Печоры. Он был старше Ринтына, воевал в морской авиации стрелком-радистом и носил кожаный шлем с наушниками. Петр писал стихи и в перерывах между лекциями читал их шепотом Ринтыну. Почему Кравченко выбрал именно его – непонятно, потому что на курсе было достаточно ребят, возрастом более годившихся Петру в приятели, чем Ринтын. Кроме представителей народностей Севера от нанайцев до саамов, на северном факультете учились марийцы, якуты и русские. Русские в большинстве своем были родом с Севера, из Архангельской области и Красноярского края. Архангельские говорили, певуче растягивая слова, а красноярцы, наоборот, глотали окончания слов: быват, болтат…