Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
Бурундай снова сглотнул, устраняя ощущение, будто на горле натягивается тугая тетива от лука.
— Мы найдём коназа Горги, Повелитель!
— Когда?
— Через три дня, не считая сегодняшнего, — как можно твёрже выговорил Бурундай.
Бату-хан поставил пиалу на столик.
— Хорошо, мой Бурундай. Три дня, не считая сегодняшнего.
Когда полог за Бурундаем закрылся, Сыбудай проворчал.
— Похоже, пора собирать наших воинов в единый кулак. Хватит им рыскать по урусским лесам, вылавливая уцелевшую дичь. И следует послать
Бату-хан прямо посмотрел на Сыбудая.
— Давай прямо, мой Сыбудай. Что будет, если Джебе не сделает этого к указанному сроку?
— Джебе сделает, — старый монгол оставался невозмутим. — Я понял твой вопрос, мой Бату. Речь не идёт о тетиве от лука. Потеря имени для такого человека, как Джебе-нойон, не хуже петли. Именно поэтому он сделает.
— Хорошо, мой мудрый Сыбудай, — согласно наклонил голову Бату. — Я сейчас же велю написать письмо. Итого три дня, день идёт гонец, значит, два…
— Нет, мой Бату, — поморщился Сыбудай. — Три дня с момента получения письма. Итого будет четыре. Не следует ставить великого Джебе в неудобное, почти безвыходное положение.
Старик остро блеснул глазами.
— В конце концов, это просто опасно.
…
Чумазые воробьи, звонко чирикая, вовсю купались в луже, набежавшей посреди двора. Надо же, уже весна, подумал князь Михаил, закрывая глаза и подставляя лицо яркому солнцу. Уже весна…
— Прости, Михаил Всеволодович, что отрываю тебя от мыслей твоих, — раздался голос князя Даниила.
Михаил вздохнул, открыл глаза. Князь Даниил стоял перед ним, усмехаясь.
— Сетовал ты, что долго рати свои собирал я. Вот ратники мои здесь. Отъелись ребята, отдохнули, девок твоих помалу тискают со скуки. Что дальше?
— Дальше? — Михаил угрюмо вздохнул. — Новое письмо пришло из Новгорода.
— Ну?
— Пишут, собрали рать господа новогородцы. Плесковичей ждут со дня на день.
— А князь Георгий что?
— Молчит. Как рыба молчит.
Лицо Даниила перекосила кривая усмешка.
— Ну так отпиши господам новгородцам: не стоит так торопиться, поперёд батьки в пекло. Скоро Батый к ним сам пожалует. Скажешь, не так?
Не ответив, Михаил вновь закрыл глаза. Так, всё так. Время упущено, можно не лгать себе. Сколько ещё простоит Торжок? День, два, три? Неважно. Всё равно теперь уже не успеть.
— Ну вот что, Михаил Всеволодович, — подал голос князь Даниил. — Сегодня уж третье число. Мы, так и быть, погостим у тебя ещё пару-тройку деньков. Но вообще-то пора бы и честь знать.
Долго, долго молчал князь Михаил, не открывая глаз.
— Скажи, Данило Романыч, тебе не страшно?
Князь Даниил тоже помолчал немного.
— Понял я вопрос твой, княже. Отвечаю — страшно. Год, ну два от силы… Придут они под стены Киева, точно придут. Как силёнки подкопят… А там и до Галича путь короткий.
Михаил Всеволодович открыл глаза.
— А ты знаешь, как год сей зовут поганые? Я сам вчера только узнал. Год жёлтой собаки. А прошлый красной курицы.
Помолчали.
— Что ж… Что огненный петух, что собака — нам от того не легче, Михаил Всеволодович.
…
— … Стоят они лагерем на Сити-реке, славный багатур. Стоят широко, пешие ратники вне частокола по большей части. Да и частокол тот не стена городская, так — забор, ограда от волков…
По мере того, как бывший князь Глеб рассказывал, зубы Бурундая обнажались в хищной усмешке. Дослушав, он издал свистяще-шипящий звук, котороый при желании можно было принять за довольный смешок.
— Ты молодец, коназ Глеб. Ты доказал свою верность и полезность делу Повелителя Вселенной. Эти сто золотых твои. Держи!
Глеб на лету подхватил увесистый кошелёк, глухо звякнувший.
— Благодарю, славный багатур! Всегда рад услужить Повелителю Вселенной и великому воителю его!
Уже выходя от Бурундая, Глеб не удержался, хрюкнул под нос. За эти сведения, посланные к самому Сыбудаю, он тоже получил награду. И тоже сто золотых. Вот так надо обделывать свои дела. Деньги, кстати, очень даже вовремя. Последнее время Глеб сильно поиздержался.
И уже садясь на коня, бывший князь мельком вспомнил о бывшем боярине Путяте, так и не появившемся более. Канул, как в воду. А впрочем, теперь это не имеет никакого значения.
— Уррагх! — на монгольский манер выкрикнул Глеб, пришпоривая коня. Вперёд, к новым успехам. Он будет, будет князем… В Рязани, нет, в самом Владимире…
Стрела вошла бывшему русичу в основание черепа, и он рухнул наземь мешком. Больно… Надо же, как больно…
Два могучих нукера подошли, обшарили тело. Молча, деловито поделили кошельки, стянули тяжёлый шлем.
— Ну вот, Азарга, а ты сомневался. Мой отец соболя в глаз бил, и меня научил!
— Ладно, проспорил. Берём этого, потащили! Там разденем…
Взяв за ноги, монголы потащили свежеиспечённый труп подальше в лес, оставляя позади на снегу кровавую дорожку. Стоявший у входа Дэлгэр усмехнулся. Приказ Повелителя исполнен в точности. Или этот урус действительно полагал, что его поставят коназом, дадут ярлык? Разумеется, нет. Держать народ в повиновении он не смог бы. И вообще, он сделал своё дело и больше не нужен. Двести золотых! Слишком большие деньги, чтобы ими мог владеть какой-то урус.
…
В шатре Бату-хана воздух буквально пропитался запахами благовонных курительных палочек, конского и человечьего пота, жареной баранины и прочими, происхождение которых было не столь ясно. Сидевшие в круге полководцы сидели неподвижно, напряжённо внимая голосу джихангира, величайшего Бату-хана. Тангкут, Кадан, Бури и Пайдар, и Бурундай, стяжавший себе имя в этом походе, и сам мудрейший Сыбудай. Все понимали — сейчас решается судьба восточного похода.