Время ушельцев
Шрифт:
— Тилис! — ахнула Хириэль, прочитав пергамент. — Это Тилис!
— Что?! — Митрандир первым понял, в чем дело. — Письмо оттуда?!
— Оттуда. Вот, смотрите, что он пишет: «Найдите место, откуда выпало это письмо».
— Так… — Митрандир задумался.
— Одну минуту! — голос Ингвэ был необыкновенно спокоен: наступало время работы, которую он знал. — Встаньте все так, как стояли. Хириэль, в первую очередь это относится к тебе. А теперь покажи, где ты нашла этот пергамент.
— Вот. Он мне на волосы упал.
— Так, — удовлетворенно произнес Ингвэ. — А упасть это письмо могло только вон с той картины.
Его
— Понятно? — спросил он. — Теперь ищите открывшийся Путь. Либо он над картиной, либо в самой картине.
Хириэль осторожно провела ладонями по воздуху, почти касаясь ватмана.
— Ищи-ищи, с первого раза навряд ли что выйдет, — подбадривал ее Ингвэ.
— Знаю. Ага! Вот оно!
Ее пальцы остановились возле фигуры стоящего на стене эльфийского воина. — Есть, — сказала она. — Это Путь. Очень узкий, но Путь. Принесите кто-нибудь перо, бумагу и чернила.
Соронвэ прилетел в Сильвандир уже ночью.
— Что случилось? — спросил он, подбегая к Тилису.
Тилис молча подал ему бумагу, исписанную шариковой ручкой — для Мидгарда вещь такая же невероятная, как пергамент для цивилизованного мира.
— «Здесь колония Хранителей, — прочел вслух Соронвэ. — Положение у них нормальное, они не выживают, а живут. Если письмо дошло в целости, это Путь можно использовать для связи. А то им очень одиноко. Хириэль».
— Ладно, — удовлетворенно произнес Соронвэ. — Попробую проскользнуть вдоль Пути, может быть, на этот раз получится. А впрочем, нет, внезапно передумал он. — Мне для верности нужен ориентир на том конце. Давай сначала пошлем им письмо, пускай попытаются призвать мое имя. И еще напишем в Карнен-Гул. Пускай сюда прибудут все, кто может. Будем расширять Путь, будем пробовать. Слыхал, как гномы горные хребты насквозь прокапывают? С двух сторон копают, пока не встретятся.
— Знаю, — кивнул Тилис. — Эйкинскьяльди не раз рассказывал.
— Книгу! — твердо потребовал Ингвэ, как только Хириэль прочла ему второе письмо. — Ту самую, об искусстве волшебства. И перевод тоже. Будем пробиваться им навстречу. Ты, Хириэль, не обижайся, но тебе надо возвращаться назад.
— Я знаю, — кивнула Хириэль. — Я уже пыталась, но ничего не вышло.
— Вот видишь! Значит, будем пытаться все вместе.
Они перепробовали все, что знали. И даже кое-что из того, чего раньше никогда еще не делали. Но Путь не расширился ни на пядь. Самое большее, что по нему проходило — лист бумаги. Или пергамента.
А на следующие, тринадцатые сутки Катастрофы, когда часы Хугина показывали полдень, небо на юге немного посерело.
Через два часа вновь наступила темнота. Но это было уже неважно. Важно было другое.
Сажа и пепел, скрывавшие небо, медленно, но верно оседали.
Солнце есть, Катастрофа преходяща — в этом сомневаться теперь уже было невозможно!
Путь от личинки к имаго
— Галадриэль, вставай! — Митрандир с силой ткнул жену в бок. — К тебе Олорин приперся. Вот не могу понять, — добавил он саркастически, — как его Эриагиль оставляет без присмотра? Отвязался, наверное.
— Наверное, случилось что-нибудь, — Галадриэль быстро надела халат, зажгла свечу и вышла
— Ты ведь, кажется, врач? — спросил художник.
— Да. Что случилось? Говори быстрее.
— Биологию сдавать приходилось?
— Да, — недоумевающе произнесла Галадриэль. — А в чем дело-то?
— Ты не можешь ли мне сказать, что такое «имаго»?
Галадриэль выразительно посмотрела на часы.
— И ты примчался сюда в половине четвертого ночи, только чтобы об этом спросить? Я солнце во сне видела… — горько вздохнула она.
— Я тоже, — кивнул Олорин. — Только я видел еще кое-что. Мне приснился старик. С бородой. И повторил несколько раз одну и ту же фразу: «Сквозь огонь лежит путь от личинки к имаго. Запомни это. Сквозь огонь лежит путь от личинки к имаго».
— Угу, понятно, — отозвалась Галадриэль. — Сказать тебе, что ты читал перед сном? «Антологию современной норвежской поэзии». Конкретно — Стейна Мерена. Постой-ка… а я, кажется, помню это стихотворение наизусть… Ага, вот: «Когда истощаются мифы, приходят титаны. Каждый миф — это шлюз, куда мчатся потоки силы. Мы взорвали шлюзы, потоки мчатся свободно. Все у нас смешано, все у нас предано, сами мы преданы всем, сами себе посторонние. Наш язык это плоть в процессе распада, мы потребляем мудрость человечества, мудрость своего детства, все знаки, все шаги по дороге к имаго используя для прикрас!» Для прикрас… нет, не помню всего. Там еще было про небожителей Греции… «детей человеческих над огнем подержали, чтоб их уподобить богам…»
— Ибо сквозь огонь лежит путь от личинки к имаго, — задумчиво произнес Олорин.
— Да. Так и кончается. Но ведь эта книжка сейчас у тебя?
— У меня. Так ты говоришь, Стейн Мерен?
— За точность слов не ручаюсь, но автора помню точно.
— Стейн Мерен, — повторил художник. — Имаго… А, впрочем, я уже и сам догадываюсь: это, наверное, какая-то стадия развития насекомых?
— Да. Самая последняя, дефинитивная. Имаго — это взрослое насекомое.
— Конечная стадия, — задумчиво произнес Олорин. — Постойте, я, кажется, начинаю догадываться. Нет! — внезапно прервал он сам себя. — Скажите лучше сами. Гусеница, куколка, бабочка, то есть имаго. Так?
— Ну да, — кивнула Галадриэль. — Три стадии развития. Имаго — конечная.
— Так, удовлетворенно произнес художник. — А которая из них — главная? Сущность насекомого в чем проявляется?
— В имаго, конечно. Это же дефинитивная стадия. Определяющая. Ой! — внезапно вскрикнула она.
— Ага! Поняла? Бабочка — это же душа гусеницы!
— Не совсем так, тут скорее идея преображения. Хотя… хотя вообще-то в окуклившейся гусенице полностью разрушаются все ткани тела. То есть она… ну да, она на самом деле умирает. Умирает, чтобы преобразиться. Понимаешь?
— Чтобы возродиться в новой жизни, вот для чего, — внезапно произнес Митрандир. — А давайте-ка посмотрим, что она в этой новой жизни делает. Цветы опыляет, нектар собирает, а еще что?
— А небожители Греции, между прочим, пили нектар, — усмехнулся Олорин. — Согласно авторитету мифа, естественно. И детей человеческих к этому приобщали.
— «Детей человеческих над огнем подержали, чтоб их уподобить богам!» — ахнула Галадриэль.
— Ну да. Чтобы отделить дух от тела. Греки ведь покойников сжигали!