Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
Нарушаемая только утренней овсянкой идиллия закончилась тем, что Рейнгольд едва не упал с лестницы, ведущей на террасу. Дэмонра сама не поняла, как успела подхватить его под руку — не иначе, по счастливой случайности. Зиглинд не был бы Зиглиндом, не свали он эту «досадную оплошность» на яркое солнце и закружившуюся голову. А Дэмонра не была бы Дэмонрой, если бы, услышав это, хорошенько его не оборала с привлечением почти всех известных ей словесных обертонов.
«Проклятье», — сквозь зубы сказал Рейнгольд, когда нордэна исчерпала запасы своего казарменного красноречия.
Дэмонра оторопела. Она смотрела, как Зиглинд медленно спускается вниз, держась за перила, и лихорадочно соображала. За последние недели он успел изрядно похудеть — прежде Рейнгольд, как и все Зигмаринены, отличался вполне крепким телосложением — а цвет лица, не смотря на палящее южное солнце, делался все менее здоровым. Версия об аллергии казалась Дэмонре все более сомнительной.
Сказанные в сердцах слова о проклятии объясняли все, в то же время ничего не объясняя. Не то чтобы эта мысль не приходила ей в голову — пришла чуть ли не в самый первый день, она даже Зильберга спрашивала о такой возможности, но, когда она услышала это слово из уст Рейнгольда, все окончательно встало на свои места. Дэмонра не верила в то, что на континенте называли черной магией, просто потому, что прекрасно знала о ее существовании, и вопрос веры здесь не стоял. Нордэна ничего не могла сказать о приворотах, отворотах, ворожбе на богатство и прочей ерунде, которая рекламировалась в газетах, но убивать при помощи определенных манипуляций на Архипелаге умели. Об этом ей говорила мать, а генерал Рагнгерд не имела склонности к суевериям и паранойе. Вряд ли та руководствовалась исключительно прихотями, запретив дочери давать кому бы то ни было свои фотографии и приучив ее забирать с собой негативы.
Шипевший им вслед что-то недоброе Иргендвинд, конечно, на нордэнскую ведьму не очень походил, но в его фамилии отчетливо слышались дэм-вельдские корни. Возможно, мать и бабка научили зеленоглазого змееныша чему-нибудь очень северному и экзотическому. Каким-нибудь вещам, которым мама Дэмонру учить не стала.
«Мразь. Эфэлская мразь!» — нордэна как наяву увидела Иргендвинда, с перекошенным злостью лицом и сверкающими глазами. Вряд ли он вышел за ними следом, чтобы им добра пожелать.
«Я найду твою фотографию, мразь, и буду тыкать в нее иголками до получения результата…»
Как ни странно, после вспышки злости на душе у Дэмонры впервые за последние две недели стало спокойно. Она поняла, что происходит, где ее враг и как с ним должно поступить. Мир снова сделался простым и правильным, черно-белым, как калладский флаг. Сколько бы над этим ни посмеивался Наклз с высот своего ума, мир ей именно таким и нравился.
Нордэне до этой весны не приходилось бывать непосредственно в Миадэ. Когда она еще бегала девочкой с тощими рыженькими косичками, ее родители выбирали другие виарские курорты, а чаще отдыхали в Рэде, поскольку северянка-мать не выносила жару (и в этом Дэмонра, несомненно, пошла в нее), а отец предпочитал тишину полей шумным пляжам. Детские впечатления Дэмонры о синем море и синем небе, представлявшимися ей совершенно неправильными, были значительно лучше тех, которые она получила, оказавшись на самом роскошном курорте Виарэ в тридцать с лишним лет.
В этом году случился необычайный наплыв приезжих с севера. Дэмонра легко узнавала их по облупившихся носам, торчащим из-под широких панам, и жесткому калладскому выговору. Жизнь на курорте казалась нордэне бессмысленной и чрезвычайно расхлябанной. Тот, кто хотя бы год протянул в калладской столице, не удивлялся скандалам и разводам, но сейчас все светское общество словно наглоталось игристого и потеряло последнее благоразумие. Нордэна мало интересовалась жизнью соседей, но от дочери дворецкого доподлинно знала, что по всей округе нет ни одной благополучной дачи, кроме их с Рейнгольдом временного обиталища. Кругом был разгул, разброд и какое-то недоброе веселье. «Пир во время чумы», — думала Дэмонра, по вечерам глядя на освещенный променад с террасы. Звуки новомодного танго — танца, считавшегося бесконечно прогрессивным и столь же неприличным — порою долетали даже до их с Рейнгольдом виллы. Слушая вызывающе страстную и неуловимо-тревожную мелодию, Дэмонра понимала, что рано или поздно за стол к веселящимся людям подсядет гость с пустотой под красной маской. Единственное, что она могла сделать, так это держаться подальше от пира.
Увы, чтобы найти эфэлца, благоразумием следовало пренебречь. Вечером того же дня, когда Рейнгольд едва не упал с лестницы, Дэмонра надела огромную панаму и стала спускаться к морю по пыльной дороге.
Солнце быстро падало в оранжевое безоблачное зарево. Под ноги нордэны ложились длинные тени от травы, а в воздухе висел запах моря и сладкий, тяжелый аромат цветов. Дэмонра брела по направлению к огням города и совершенно не представляла, что станет делать дальше, когда найдет Иргендвинда. Сразу застрелит? Потребует, чтобы снял свои чародейские штучки, и застрелит потом? И как, неужели на глазах всего города нордэна станет палить по бастарду эфэлского короля из здоровенного пистолета? Большей глупости она не могла представить, не говоря уже о том, что к тридцати годам следовало знать: у таких глупостей случаются печальные политические последствия.
За этими невеселыми мыслями Дэмонра не заметила, как прошла большую часть пути. Уже очутившись в городском саду, она мысленно отругала себя за недостаточную сообразительность: все дамы, которые могли себе это позволить, ездили в экипажах. А она шла пешком от самой виллы. И, хотя дорога заняла от силы полчаса, белая юбка, разумеется, запачкалась пылью.
«Замечательный вид для светского раута. Надеюсь, меня хотя бы не примут за проститутку. К счастью, для проституток, вроде бы, еще рановато», — размышляла Дэмонра. Размышления эти были не такими уж и пустыми, учитывая, что цвет волос у нее был как раз подходящий. Нордэна, впрочем, полагала, что злющее выражение лица застрахует ее от нежелательных кавалеров и неприятной необходимости по ним стрелять.
У Дэмонры не имелось ни малейших предположений, где коротает вечера бастард эфэлского короля. Конечно, в Миадэ имелось нечто наподобие офицерского клуба, где развлекались военные, пока их жены лечили мигрени в соленых водах или объятиях садовников, но Иргендвинда Дэмонра мгновенно классифицировала как «условно военного». Вряд ли кто-то серьезно воспринимал звание полковника, присвоенное двадцатилетнему мальчику, и меньше всего — он сам. При всем отвратительном впечатлении, которое эфэлец на нее произвел, назвать его глупым нордэна бы поостереглась. Эту свою вылазку она совершала скорее из надежды услышать о нем что-то, чем увидеть его. В конце концов, Иргендвинд явно относился к той породе людей, о которых говорят очень много и почти никогда не говорят хорошо, если только речь не заходит о размере их состояния.
Набережная-променад с причудливыми фонарями, имевшаяся, пожалуй, в каждом приморском городе и городке Виарэ, уже начинала пустеть. Вечером, часов в семь-восемь, здесь гуляло много народу, но к девяти почтеннейшая публика расползалась по многочисленным ресторациям, кафе — а порой и по кабакам, в поисках острых ощущений или подлинно народных типов — и променад становился действительно красивым местом. Дэмонра проплыла сквозь желтоватый свет фонарей, посмотрела на море, которое как будто лежало выше земли и еще поблескивало в последних солнечных лучах, а потом, решительно подобрав юбку, спустилась по мраморным ступенькам на мощеную улицу и двинулась туда, где виднелась роскошная вывеска «Розы Юга».
Найти в Миадэ более фешенебельную ресторацию еще вышло бы, более популярную — едва ли. Дэмонра, при всей ее нелюбви к общественным местам, и та признавала, что повар там истинный кудесник, а подававшееся игристое заслуживает похвал только в превосходных степенях. Наступило самое подходящее время для ужина и, даже если бы нордэна так ничего и не узнала бы о местонахождении эфэлца, оно было бы потрачено с пользой. Правда, доставать кошелек из дамской сумочки, большую часть которой занимал пистолет, следовало аккуратно.