Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— Хорошо. А что сработает? Послушай. Дурные сны снятся всем. Они не имеют никакого отношения к будущему. Если бы все люди, которых я видел мертвыми во сне, действительно умерли, у меня бы знакомых кроме почтальона не осталось.
Магрит поежилась:
— Да, это ты мне тоже сказал ночью.
Вообще этой ночью Наклз — редкое дело — спал как убитый. Возможно, именно поэтому он еще разговаривал с Магрит, а не просто вышел и закрыл за собою дверь.
— Ну что тебе приснилось?
Рэдка вздохнула и поежилась:
— Да ничего такого, чтобы тебя напугало, наверное. Мне снилось, что я мыла посуду и услышала, как ты в коридоре
Чтобы по несуществующим обоям не поднимался иней и из-за несуществующих дверей не тянуло диким холодом, следовало на ночь захлопывать существующие форточки и не раскрываться во сне. Но Наклз решил дослушать Магрит до конца.
— И ты все равно ушел. Там за дверью была черная ночь и белый снег. Я заперла за тобой дверь, села и заплакала. Даже света включать не стала, потому что знала, что света и тепла в мире больше не будет очень, очень долго. А потом громко заскрипел снег и дверь открылась. Ты стоял на пороге, но в дом не заходил. А я боялась выйти. У тебя в руках был чемоданчик, знаешь, с какими медики ходят. Ты его поставил у самого порога. Я позвала тебя внутрь, а ты только усмехнулся так… как… ну как ты усмехаешься, когда видишь что-то не то. И говоришь: «Дура, да меня же здесь нет. Кстати, там вообще ничего нет, я проверил». И разворачиваешься, чтобы уйти. Я попыталась схватить тебя за рукав, но запнулась об этот чемодан, и из него посыпались золотые слитки.
Наклз, я сидела на снегу в черную-черную ночь среди этих слитков, а от тебя даже следов не осталось. Мне тяжело тебе объяснить, как это страшно, когда от живого человека остается только мертвое золото, и ты все равно этого не поймешь, потому что мы для тебя, наверное, не совсем живые…
Иногда от живого человека даже серого пепла не оставалось и это было значительно более страшно, но Наклзу не хотелось объяснять ничего.
— Я вернусь, когда закончу. Если я не вернусь, у тебя все равно все будет хорошо, Маргери. Ты будешь счастлива. Я проверил.
Магрит отвернулась и заплакала.
— Хотела бы я уметь с тобой говорить. Туда, где ты живешь, слова не долетают, — сквозь всхлипы глухо сказала она.
— Когда не долетают слова, женщины обычно кидаются тарелками.
— Тарелки тоже не долетят. Ни тарелки, ни упреки, ни просьбы — ничего… Уходи уже, делай что собирался. Где мне с твоими мертвецами тягаться?
— Не говори ерунды. Ты прекрасно знаешь, что…
— Что я прекрасно знаю?! — развернувшись, рявкнула Магрит. Жалко так рявкнула, как впервые попытавшийся зарычать щенок. — Что я тут приблудный котенок, которого можно выпихнуть из своей жизни, снабдив кормежкой на прощание?! Да, это я знаю прекрасно!
— Что я к тебе очень хорошо отношусь, — спокойно договорил Наклз.
Магрит обожгла его злым взглядом:
— Это я знаю. Ты и к Матильде хорошо относился. И к Кейси. Ты ко всем хорошо относишься, Наклз. И всем, к кому ты хорошо относишься, почему-то приходится очень плохо.
— Может, они что-то делали не так?
— А, может, это ты что-то делаешь не так?
— Может быть. Но от кормежки больше толку, чем от миллиона теплых слов. Подумай об этом на досуге.
— Я много над этим думала, у меня же полно досуга! И пришла к совершенно определенному выводу.
— Ну и?
— Лучше бы ты меня сразу из дома вышвырнул. У меня бы тогда остались хоть какие-то иллюзии.
— Да у тебя иллюзий целый мешок, Магрит! Я не знаю, как они у тебя в голове помещаются в таком количестве.
— Ага, и та, что можно быть нужным человеку, которому плевать на себя и на всех — была самой опасной из них. Хорошо хоть с ней я рассталась. Хотя, честно скажу, это было очень больно.
Меньше всего на свете Наклз нуждался в том, чтобы Магрит кралась за ним следом и пыталась вмешаться в планы. Он широко улыбнулся и посоветовал:
— А ты подорожник приложи.
Магрит несколько секунд таращилась на мага, как на привидение, но больше ничего не сказала. Развернулась и скрылась в темном коридоре, даже двери за собой не прикрыв.
Наклз посмотрел, как солнце красиво засверкало на витраже, отбросив на крыльцо красные, зеленые и золотые блики. Потом витраж разлетелся на осколки, как будто кто-то со всей силы ударил по узору молотком. Цветные кусочки стекла весело попрыгали по камням там, где мгновения назад плясали их тени.
«Очень похоже на мою жизнь», — отстраненно подумал Наклз, поправил воротник, как будто простуда еще могла доставить ему какие-то неприятности, усмехнулся при этой дурацкой мысли и поспешил вдоль набережной.
Через полчаса он сидел в доме Сольвейг Магденгерд и пил чай под неподвижным взглядом кошки, спокойным и всезнающим. На этот раз она не пыталась влезть ему на колени — кошки будущих покойников не жаловали.
Еще через три часа на Башне ткачей отчего-то заиграли бодрую мазурку. Наклз откинул голову на подушку и проследил, как количество светло-зеленой жидкости в шприце уменьшается. Сольвейг настояла на инъекции, но лошадиную дозу, которую он потребовал, чтобы гарантированно обезопасить себя от выброса, ввести отказалась. Спорить с дипломированным некромедиком было глупо, выжить Наклз особенно не стремился, своего мнения по вопросу безопасности и моральным обязательствам Сольвейг у него не имелось, поэтому возражать он не стал. Рука у нордэны оказалась необычайно легкая. Мир выцвел почти мгновенно, даже раньше, чем голова загудела от привычной боли в затылке.
Серая комната стала серым вагоном, где серый недоумок стрелял куда-то в окно, за которое Наклз разумно не заглядывал, а серый умник, какому только всхожесть озимых или удойность коров где-нибудь в Рэде поднимать, пытался изменить мир. Маг из поезда каким-то непостижимым образом не видел, что Магда жива, а он почти что мертв, что Наклз вышел из тени у него за спиной и что у его товарища кончаются патроны. Будь у Наклза больше времени, возможно, он бы придумал что-то более оригинальное, чем град осколков, практически вбивших дилетанта в пол, но времени оставалось в обрез, а смерть от инсульта была бы слишком легкой.