Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— Ваше Величество, я прошу вас уделить мне пять минут. После этого я уйду. Если вы мне откажете — я уйду сейчас, и никаких последствий не будет.
Эйрани прекрасно понимала, что использует свой последний шанс. Или на ледяную скульптуру в кресле человеческий тон подействует, или нет, но угрожать ей или звать молодчиков Эдельберта она точно не собиралась. В силу ремесла Карвен отлично понимала, что такое превосходящая сила. Как ни странно, сан кесаревны эту силу Стефании давал, хотя в стенах дворца вроде бы не осталось ни одного верного ей солдата, а три фрейлины мало чем могли помочь.
В глазах Стефании впервые промелькнуло что-то, похожее на интерес.
— Представьтесь.
— Эйрани Карвэн.
Никакой официальной профессии у Эйрани не имелось, а других высокосодержательных определений она добавлять не собиралась. Вряд ли Стефания до этого дня ее видела, кроме как на фотографиях в газетах, но уж совсем ничего о ней не слышать кесаревна не могла. Как-никак, последняя победа сиятельного деверя.
Брови Стефании чуть поднялись.
«Вот сейчас точно прикажет пойти вон», — приготовилась к неизбежному Эйрани.
— А слухи о вашей красоте не лгут. Лгут слухи о вашем уме, если вы здесь, — голос у кесаревны был сухой и безэмоциональный, как будто из него вся жизнь вымерзла.
Эйрани и хотелось бы сказать, что удовольствие, которое они с кесаревной получают от этой встречи, сопоставимо, но после этого осталось бы только выйти за дверь, кликнуть «дипломатов» и, наверное, пригрозить свернуть шею какой-то из трех страхолюдин, отчего-то решивших сохранить верность своей кесаревне. То есть запачкаться в самой настоящей грязи. За кого бы окружающие Эйрани ни держали, она никогда не убивала и не приказывала другим убивать. Могла дать хорошую затрещину горничной, если заставала ее за примеркой своих украшений, могла выставить прислугу на улицу без рекомендаций, могла довести чужого мужа до полного помрачения рассудка — но не до развода — однако никогда и никому не причиняла осознанного зла. Это являлось одним из ее основополагающих жизненных принципов.
Может, поэтому родная сестра до сих пор с ней и разговаривала, хотя для военного человека родство с Эйрани, конечно, было не самым удачным.
— Да, слухам о моем уме не всегда можно верить. Будь я умнее, никогда бы не оказалась в этой ситуации, — честно сказала Эйрани.
— Вас, надо полагать, послал «регент»?
Слово «регент» Стефания процедила так, что Эйрани удивилась, не обнаружив на предметах осевшего слоя инея толщиной в ладонь.
— Да, меня послал великий герцог Эдельберт, Ваше Величество, — обошлась без «регента» Карвен. — Он, как вы можете понимать, недоволен.
Стефания снова пожала плечами:
— Его удовольствие или недовольство меня не касается.
— Я весьма сожалею, но как раз вас оно может коснуться напрямую, — тихо сказала Эйрани, отведя глаза.
— Если вы пришли мне угрожать или торговаться, выйдете вон.
Эйрани, бросив быстрый взгляд через плечо и убедившись, что двери плотно закрыты, собрала всю свою храбрость и прошла пять шагов, отделявших ее от кресла, где сидела Стефания. Плавно опустилась на колени, пока кесаревна не сочла ее действия агрессией или оскорблением величества.
— Я пришла вас просить.
— Надеюсь, не о том, о чем меня три часа назад просил «регент». И вы можете встать, ковры здесь давно не чистили.
Эйрани с удовольствием поднялась. Она, безусловно, уважала монархию как строй — хотя бы потому, что аристократы, при всей бездне своих недостатков, несли на себе некий отпечаток культуры, вчерашними выходцами из мещан в лучшем случае имитируемый — но все же в позе коленопреклоненного рыцаря чувствовала себя несколько театрально.
— Ваше Величество, я не буду спрашивать вас, где ваши дети и не хотите ли вы объявить их незаконнорожденными. Хотя, возможно, последнее было бы полезно для ваших и их жизней.
— Мне это ничем не поможет, а моим детям повредит. И я не сомневаюсь, что экспертизы, согласно которым Эдельстерн не может быть отцом моих детей, на Архипелаге уже сфабриковали. Жрица предупреждала, что много времени это не займет. Незачем пропадать столь трудоемкой работе. Пусть обнародуют. Чернь вряд ли станет вникать в тонкости генетики. Правда, пройдет еще в лучшем случае месяц — и она не только в эти тонкости перестанет вникать.
Вот уж с чем, а с этим заявлением Эйрани была согласна всей душой.
— Так о чем вы пришли меня попросить? Чем я могу помочь вам сейчас? — кесаревна сделала ударение на последнем слове.
— Как это ни странно, я хотела бы попросить вас не давать им повод причинить вам вреда. Хотя бы по той причине, что пойди дела плохо, здесь должен быть хотя бы один представитель династии с головой на плечах, простите мне мою фамильярность, Ваше Величество.
Стефания проницательно поглядела на Эйрани, и та с удивлением поняла, что глаза у кесаревны не голубые, как ей сперва подумалось, а почти цвета морской волны. Конечно, та же была уроженкой Кэлдира, племянницей короля Грегуара Третьего. Впрочем, ей бы вряд ли помогло, даже будь она его родной дочерью. Никто в здравом уме не стал бы связываться с Каллад ради овдовевшей кесаревны, обвиненной во всех смертных грехах.
— Испугались? — улыбнулась Стефания. — Поздно испугались, тут уже не на кесаря надежда, а на Создателя была бы, но его в Каллад триста лет как отменили, если я верно помню уроки истории. Хотя на вашем месте я, наверное, тоже боялась бы.
«На своем не боитесь уже?» — едва не спросила Эйрани, но вовремя сдержалась. У нее имелась профессиональная привычка сначала думать, а потом говорить, очень полезная в жизни.
— Мне кажется, народ вас любит, — осторожно сказала она.
На самом деле, народ кесаревну не то чтобы любил или не любил — Стефанию недолюбливало дворянство, а с широкими массами у кесаревны, в отличие от предшественницы, хватало ума не заигрывать. Она спонсировала детские приюты, лечебницы и начальные школы в провинции и крайне редко появлялась на публике, то есть все делала верно, фактически не делая ничего.
— Народ — это кто? Те, кто швыряли камни на набережной неделю назад? Или те, кто старательно улыбается в фотоаппараты, когда династия празднует годовщину и на улицах раздают бесплатное вино? Чтобы, замечу, напиться на деньги «благородий» и вспомнить вековые обиды на этих же «благородий».
— Наверное, что-то между.
— Между — наше с вами неведение и фантазии. Больше ничего там нет. Эдельстерн меня предупреждал перед тем, как сделать предложение. Знаете, как мне обрисовали социальную систему Каллад, когда я семнадцатилетней глупышкой приехала сюда пятнадцать лет назад?