Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
— Никакого сопротивления, — безмятежно заверил Койанисс. — Располагайтесь там, в тени, через луг. Вы меня будете видеть прекрасно, я ремонтирую забор. Не заставляйте пони моей дочери нервничать.
Второй жандарм покорно пошел, куда было сказано. Вряд ли ему нравилось оставаться тет-а-тет с магом. Дедок на телеге тоже уезжать не торопился:
— Не обессудьте, милсдарь, чтоб мне скотинку дважды не гонять, я тут тоже подожду. Ежели воды вынесете, добре будет.
Когда Койанисс вынес им кувшин, один из жандармов уже скрылся за поворотом. Двое оставшихся гостей устроились в тени и поблагодарили, когда он передал им воду. Маг вернулся к своей работе, не особенно обращая на них внимания. Правда, калитку так и не открыл, когда Маргери попросилась к Бочке.
— Позже, — отрезал он, хоть и понимал, что это полная глупость. Маргери не читала будущего и не была пророком. Увидев двух мужчин, мирно дремлющих в теньке на опушке, она бы не подумала о легком сером пепле в крематории.
Дочка еще с минуту поскреблась как котенок, попрыгала, пытаясь разглядеть, что такого ей так не хочет показать папа, и ушла ни с чем.
Жандарм вернулся часа через четыре, взмокший и погрустневший.
— Извините, вашбродь, — издали крикнул он и махнул рукой своим, мол, снимаемся. — Ошибочка вышла.
Маг почувствовал, как его сердце пропускает удар. Надо же, ошибочка вышла.
«Сдохнешь, мразь, сдохнешь. Кобыла на полном скаку ногу сломает…»
— Не обессудьте, милсдарь! — добавил дедок. — И за беспокойство простите!
— Доброго дня, — выдохнул Койанисс, глядя, как все трое уезжают, поднимая на дороге легкое облачко пыли.
Он, наверное, стоял и смотрел им вслед на пустую дорогу еще долго, потому что голос Элейны за плечом буквально вывел его из ступора.
— Зачем они приезжали?
— Кто? — сделал невинные глаза Койанисс, оборачиваясь. Элейна куталась в шаль и выглядела напряженной. На бледных висках бились голубоватые жилки. — Ты о чем?
— Те, кого ты не пустил в дом, — прищурилась жена. — Зачем они приезжали?
— Глупости. Они ошиблись. Уже уехали, видишь же…
— Ты пять часов тут стоишь из-за дурацкой ошибки?
— Я чинил забор. Элейна, посмотри, ничего уже не кривится и не косится.
— Ты из-за этого примчался ночью, как будто за тобой бесы гнались?
— Элейна!
— Койанисс, кто это приезжал?!
— Не кричи, милая, ты пугаешь Маргери. Пойдем в дом. Мне кажется, уже можно ужинать… Элейна, родная.
Из васильковых глаз покатились крупные слезы.
— Почему ты всегда врешь?
— Потому что правды не существует, — честно ответил Койанисс. Той правды, при которой его девочек отправили в Тихий Лес, теперь тоже не существовало. Он, наверное, еще не до конца это осознал, потому что не чувствовал желания смеяться во все горло или кружить жену на руках. — Пойдем в дом? Не плачь…
Маг приобнял жену за плечи и повел, осторожно поддерживая. Солнце уже клонилось к кромке леса, и навстречу им ползла тень дома. Шуршала листва. Элейна поднялась на крыльцо, а Койанисс замешкался, потому что заметил одну маленькую странность.
Сразу после переезда сюда пять лет назад Элейна разбила под окнами небольшой садик. Стоял конец сентября, и тот, конечно, облетел. Только один куст цвел так радостно и пышно, словно это была морозянка. Но это была рэдская «Белинда», зимняя роза. Белая-белая, как снег, почти голубая по краям. Нереально чистое пятно света над уже тронутой осенним тленом землей.
— Красиво, — удивился он. Жена не любила Рэду — в представлении Аэрдис варварскую, опасную, прокалладскую и просто непонятную — и, конечно, выглядело странным, что она посадила рэдский цветок. Может, ему хотела приятно сделать.
— Не подлизывайся, — через плечо бросила Элейна. — Иногда мне кажется, лучше б ты гулял, чем так…
— Чем так что?
— Как будто я кукла в кукольном домике.
Элейна замерла у отрывного календаря, а потом с удивившей мага злостью рванула верхний лист, скомкала в руке и швырнула за порог.
На листке под ним красной краской было аккуратно выписано тринадцатое октября, воскресенье.
Маргери зачем-то поиграла с календарем и полмесяца потерялись.
Эдельберт был пьян — на вкус Эйрани как свинья — и зол как собака, хотя «сукой» почему-то упорно крыл канцлера, а не себя. Злость бесподобного регента она могла отчасти понять — кесаревичей проворонили. Несмотря на бунт снаружи дворцовых стен и заговор внутри них — проворонили настолько бездарно, что смешно делалось даже Эйрани, понимавшей, что как раз для нее ничего смешного здесь нет и вообще все серьезнее некуда. Операция была провалена с треском, чтобы не сказать — с тем особым, подчеркнутым шиком, который отличает только самые бездарные планы. И, конечно, это Рэссэ был виноват. И она — Эйрани — тоже каким-то чудом оказалась виновата. А еще оказались виноваты погода, клинически тупые подельники и сам Создатель. Все — ну буквально все! — было против будущего бесстрашного диктатора, готового хоть сейчас выволочь Каллад к великому сияющему будущему на собственных могучих плечах. Он уже даже белый мундир пошил и парадную лошадь приготовил, а тут — такая незадача, нет наследников — хоть криком кричи. Исчезли. Как в воду канули, сукины дети! А сука, кстати, осталась. Окопалась среди фрейлин в женской половине дворца и сидела там как святая, страдая приступами мигрени. Недолго ей там сидеть, паскуде!
И бутылкой о стену. Воистину, сильный мужской аргумент. Эйрани на всякий случай испуганно вздрогнула и спрятала глаза. Не следовало потенциальному венценосцу знать, что она его не боялась и бояться не думала. Эдельберт был не из тех, кто застрелит любовницу и застрелится сам, обнаружив, что сияющее будущее отменяется. Этот дурак верил бы в свою звезду, даже если бы его уже волокли к помосту с мешком на голове. Конкретно он Эйрани ничем не угрожал. Скорее она считала неправильным уходить из спальни и жизни такого феерического идиота без, минимум, пяти сотен марок. И нет, фамильные бриллианты Эдельберт мог оставить озверевшему простонародью и их менее озверевшим, но куда более жадным до денег закулисным кукловодам. А Эйрани с большим удовольствием взяла бы валютой, желательно — кэлдирской. Брать золотом подозрительно, а ценными бумагами — рискованно.
Концерт продолжался. Эдельберт из стадии праведного гнева перешел к недолгому смирению перед жестокой судьбой и принялся объяснять Эйрани тонкости плана, который она понимала лучше него.
Делов-то было — только короноваться, а как при живых племянниках теперь короноваться?! А объявить их дохлыми — так, глядишь, они тут же объявятся где-нибудь в районе Дэм-Вельды, или в Рэде или даже — чем бесы не шутят? — в Кэлдире! И выйдет некомильфо. Примерно это Эдельберт — в значительно более сильных выражениях — повторял уже часа полтора, не забывая глушить горечь поражения горечью калладской огненной.