Всадник с улицы Сент-Урбан
Шрифт:
— Ах, Гершл, Гершл, чем, интересно, ты кончишь? — покачал головой Джейк.
Еще несколько часов спустя бутылку они осушили, разделив последние капли виски по-братски. Пьяный в дым, дурной, но веселый, Гарри болтал без умолку.
— Ты понимаешь, я-то ведь не такой, прикинь? А с тобой я говорю потому, что ты меня уважаешь! Ты заценил, что я не какой-нибудь нуль без палочки. Что пара книжек у меня на полке есть и на концерте я был. Хочу, чтобы ты проникся, каково мне было лет в двадцать. Чтобы прочувствовал, через что мне пришлось пройти. Я в смысле, черт, у кого бы, интересно, крышу не сорвало — или как ты там еще это назовешь. У меня же было шаром покати. Ни хрена за душой и великие перспективы получить еще больше того же самого ни хрена. А годы-то идут, часики тикают! А я ведь знал: я не такой, как все! Я знал, что мне кое-что причитается, мне на роду написано, и в этом моя главная проблема. Я не такой, как все. Не из
324
«Олимпия» — выставочный центр в Западном Кенсингтоне.
Ну а дальше, — улыбаясь милым его сердцу воспоминаниям, продолжил Гарри, — он зашел в телефонную будку за углом, изобразил латиноамериканский акцент и поведал администрации, что в знак протеста против политики правительства по отношению к Кубе через тридцать минут у них на выставке грохнет бомба.
О, они к этому отнеслись очень серьезно, ты ж понимаешь! Только что, в октябре месяце, Хрущев стучал башмаком в ООН. Да еще и Кастро своей речью о философии грабежа, порождающей философию войны, поставил Нью-Йорк на уши. Нет, рисковать им было нельзя никак. И понеслось. Полицейские сирены. Пожарные автоцистерны. Такой начался тарарам! А все эти крутые богатенькие уроды со своими блядчонками — видел бы ты, как они забегали! Кинулись из здания, как ошпаренные крысы. Я наблюдал с другой стороны улицы и был в таком восторге — ух! — держите меня семеро! А там они всё кверху дном перевернули. Весь выставочный комплекс облазили вдоль и поперек, все бомбу мою искали. Не веришь, посмотри в газетах. Да у меня, кажись, где-то и вырезки сохранились…
На следующее утро Джейк отвез Сэмми в школу, после чего пошел искать Руфь в магазин. Но на работе ее не было. У ее старшего сына Давида температура вдруг подскочила до 39.
— А, это вы, — сказала она, открывая Джейку дверь. — А я уж обрадовалась, думала, доктор. Ага, сейчас… Держи карман шире.
— А что такое?
Руфь объяснила, что она наотрез отказалась одевать Давида и ехать с ним в клинику. Пригрозила доктору Энгелю, что напишет на него жалобу в Службу здравоохранения, если он не придет к ним на дом, и теперь она в ужасе, потому что он специально будет тянуть резину, а когда наконец явится, станет злиться и вредничать. Да у него и вообще, мол, характер скверный. Почти такой же, как у доктора Веста. Однажды Давид заболел, будучи совсем крошкой, у него тогда тоже температура была под 39 и рвота, и она еле упросила доктора Веста прийти осмотреть его. «Зачем, — пожал он плечами, — вы так трясетесь над ним? У него просто зубки режутся, вот и все». Но сутки спустя она все-таки собрала Давида (температура-то все растет!) и отвезла в больницу, а там у него обнаружили воспаление легких и положили в кислородную палатку.
В результате Руфь потребовала, чтобы ей отдали медицинскую карту, и перешла к доктору Энгелю. Похожий на сову доктор Энгель, осыпая все вокруг сигаретным пеплом, перелистал медкарту, стопку писем от больничной администрации, другие бумажки и говорит:
— Вы знаете, такие записи в медкарте очень хорошо подтверждают один диагноз.
— Какой же это, доктор?
Оказывается, невроз!
— Как будто эта их медицина, — возмущению Руфи не было предела, — эта их медицина такая уж и впрямь бесплатная! С нас же налоги ого-го какие дерут! Если доктору Энгелю не нравится бесплатная медицина, чего б ему не эмигрировать?
— А вы? — спросил Джейк. — Вам никогда не приходила в голову такая мысль?
— Еще не хватало! — обиделась она. — Гарри сказал, что вы уже согласны компенсировать мне украденное вашим братцем. Это правда?
— Вот, как раз чек принес.
— Чаю выпьете?
— А, спасибо, да. Руфь, если вы и впрямь так тревожитесь за сына, почему бы нам не вызвать моего доктора? Уверен, он придет тотчас же!
— Ну да, вам, если что, стоит только пальцами щелкнуть! Здорово, наверное, — пробормотала она как бы себе под нос, — жить такой жизнью, как у вас. Все схвачено, везде связи…
— Так что — звонить мне доктору или нет?
— Конечно, звоните! Чем мой Давид хуже любого из ваших деток?
— Где у вас телефон?
— Сейчас соседка со второго этажа по нему разговаривает. У вас есть шестипенсовик?
— Есть.
— Телефон там, в коридоре.
О’Брайен сказал, что будет в течение часа. Вслед за Руфью Джейк прошел на кухню, она открыла дверцу шкафа, чтобы достать чай в пакетиках, и тут, к своему удивлению, он заметил, что у нее все полки забиты штабелями консервных банок самых разных размеров и формы, и все без этикеток.
— Это еще что такое? — невольно вырвалось у Джейка.
— А, ерунда. — Она хихикнула. — Играть так играть! Я ведь упорная. Вы не знали?
Руфь провела его в свой «кабинет» — усадила в углу гостиной за карточный столик, заваленный свежеотлепленными этикетками от супов, сардин, лимонадов, шоколадок, пакетиков с чипсами и тому подобного. Здесь же лежали ножницы, клей, конверты и купоны для участия в разных конкурсах. Например, в последнем номере еженедельника «Ньюс оф зе ворлд» был объявлен конкурс «Найди мяч», в котором пять тысяч фунтов предлагалось выиграть тому, кто сумеет на фотографии, снятой во время футбольного матча, поставить крестик точно в том месте, где должен быть отсутствующий на фото мяч. Рядом купоны конкурсов «Ханс Золотой Шанс» и «Опаловый Блеск», купон «Угадай имя обезьянки» (состязания, объявленного фирмой «Брук Бонд»); купон из газеты «Дейли скетч», которая предлагала выиграть джекпот, собрав последовательность напечатанных в определенных ее выпусках картинок; «Пепси персоналити анализ» (что бы это ни значило) манил суммой в тысячу фунтов за что-то совсем простенькое, и так далее, всего не перечислишь.
— Вы не могли бы оставлять для меня этикетки? — спросила Руфь.
— Что ж, могу. А какие?
— Ой, любые, лишь бы участвовали в розыгрышах. Вы, кстати, пьете джин «Бифитер»?
— Вообще-то нет, но могу и «Бифитер» пить.
— Представляете, они разыгрывают спортивную машину! «Триумф». Принесете мне этикетки?
— Да. Конечно. А вы когда-нибудь что-нибудь выигрывали?
— Вы меня что, за дурочку держите? Вот брат, между прочим, тоже. Да конечно! Массу всего!
Карточный столик. Набор для выпиливания из фанеры. Обеденный сервиз. Упаковку баночек супа «Ханс». Путевку на семь дней в лагерь отдыха. И много, много, много других призов.
— А еще я однажды выиграла пятьдесят фунтов в тотализатор. Ну так как, Гарри станет хорошим папой для моих мальчиков?
— Он довольно сложный человек, Руфь. Вы не находите?
Но мальчикам нужен отец! Вот, скажем, Давид, ее старший. Он такой ранимый и нервный, что не может сдавать экзамены: завалил переводной экзамен в школу второй ступени и будет теперь ходить не в престижную «граммар», а в простецкую «модерн скул» вместе со всякой дворовой шантрапой. Сидни, младшенький, до сих пор сосет большой палец. И ничего не помогает! Хоть руку привязывай, хоть горчицей палец мажь. Зато ее племянник ходит в «Кармел колледж» — еврейскую частную школу в Уоллинг-форде. Не так уж плохо для парня, чей папаша вырос на Коммершэл-роуд и, кроме бесплатной еврейской школы, так ничего и не окончил. А в Великие праздники, поведала она Джейку, брат с семьей отдыхает в «Грин-Парк отеле» в Борнмуте.
— Вы этот отель видели? Он прекрасен! Причем так, что даже представить себе нельзя! Прямо Версаль какой-то!
— А, значит, и вы там бывали?
— Вы что, смеетесь? Я? «Так пусть они едят пирожные!» Кто это сказал, знаете?
Тут в комнату зашел Давид, и Руфь, извинившись, занялась сыном. Они говорили на повышенных тонах, Руфь ему за что-то резко выговаривала, Давид принялся хныкать, и Руфь захлопнула за ним дверь.
— Не хочет лежать в кровати. Но ведь сейчас придет ваш доктор! Я буду выглядеть идиоткой.