Всадники
Шрифт:
Тут Зирех так сильно прижалась лбом к его мускулистой груди, словно ей захотелось проделать в ней для своей головы нишу.
– И тогда, тогда, слушай, саис, – продолжала она, и в голосе ее послышалась интонация, с какой признаются в давней и страстной мечте. – Слушай меня. Если отсюда идти туда, где заходит солнце, то через много дней дойдешь до Хазареджата. Это горный край, и на его плоскогорьях царит свобода. Там нет таких дорог, по которым можно ездить на колесах. Посередине там есть луга неописуемой красоты. Я никогда их не видела, но знаю о них, знаю.
Тут в темноте появились неясные очертания караван-сарая.
– Постой, давай постоим, дай мне договорить, – остановила Зирех его.
Мокки еще крепче прижал ее к себе и подставил ухо к горячим губам молодой женщины.
– В тех местах полгода никто не живет, – грезила она вслух. – Все бывает покрыто снегом… Но весной появляется трава, свежая, густая и такая зеленая, что глаз радуется. Распускаются цветы. Они покрывают склоны гор до самой середины лета. И тут приходят, один за другим, караваны пуштунов, как тот, который мы видели сегодня, только этот возвращался к себе, сейчас осень… Так большие кочевники перегоняют свои бесчисленные стада в Хазареджат, чтобы там их пасти. И когда они все там собираются, слушай, слушай, мой большой саис, то проводится большая-большая ярмарка. Все эти такие гордые, такие богатые племена в праздничных одеждах… Их там пятьсот… сто тысяч людей… везде расставлены шатры с роскошными коврами и драгоценным оружием. Музыканты и танцоры, радости хватает на всех. И мы тоже будем вместе с ними. Не будем бояться, будем хорошо жить. На нас будут новые одежды, и мы с тобой будем сидеть на самом прекрасном в мире коне, я позади самого большого, самого сильного, самого ловкого всадника, и все будут нам завидовать…
Приглушенный, страстный голос Зирех вибрировал где-то у самой груди Мокки, еле прикрытой дырявыми лохмотьями. Ему казалось, что этот голос исходит из его собственной груди. И так ему захотелось скорее подарить Зирех этот чудный город из шатров, что он резко опустил ее на землю, склонился к ней, приблизил губы к ее уху:
– Ладно, пошли забирать Джехола.
Зирех сжала лицо саиса обеими ладонями и долгим поцелуем выпила все его дыхание до полного изнеможения.
Во дворе караван-сарая фонарь светил хуже, чем раньше, а дымил сильнее. В нем, скорее всего, осталось мало растопленного жира. Мокки и Зирех украдкой взглянули в бывшую амбразуру и вздохнули с облегчением. Там никого не было.
– А что, если, услышав шум копыт, опять появится хозяйка? – забеспокоился Мокки.
– Ты ответишь, что ведешь коня купать в реке по приказу хозяина, – шепотом подсказала ему Зирех.
Они быстро и бесшумно прошли по общему залу и остановились у входа в ячейку, где лежал Уроз. Тот лежал, не шевелясь. Его лицо по-прежнему было похоже на маску смерти.
– Займись конем, – распорядилась Зирех, почти не разжимая губ. – А я займусь завещанием, у меня рука легче.
Мокки отвязал Джехола, заставил его встать. Конь слегка встряхнулся и лизнул саису щеку. Зирех склонилась над Урозом и пальцами, такими легкими, словно в них не было никакой субстанции, пробежала вдоль туловища. Она нащупала бумагу, сложенную пополам, схватила ее кончиками ногтей. Тут маска тихо промолвила:
– Чтобы заполучить бумагу, надо сперва меня убить.
Зирех отдернула руку и, чтобы не закричать, закрыла ею рот. Мокки не упал только лишь потому, что держался за гриву Джехола. Колени его подогнулись.
– Привяжи Джехола обратно и оставайся возле него, – сказал ему Уроз. – Как рассветет, займешься моей ногой. А шлюха пускай убирается. Немедленно.
Зирех убежала. А Уроз, прежде чем поддаться, наконец, желанию заснуть, ощутил в голове такую ясность и беспощадную решимость, как перед началом великого бузкаши.
V
ГРОМ И БИЧ
Солнце приближалось к зениту. С самого рассвета они ехали без помех. Дорога плавно поднималась в гору среди скоплений тополей, небольших полей пшеницы и бобов, а иногда и виноградников. Вода была в изобилии. Ручьи, ручейки, потоки, маленькие речки держали землю в своих сотканных из серебряных нитей сетях. Даже на каменистой почве весело зеленела густая трава. Все чаще встречались селения, больше стало попадаться людей. Прохожие были спокойны и любезны. Они приветствовали путников жестом, здоровались. Некоторые останавливались, дабы призвать милость Аллаха на гордого всадника и его верного слугу.
Их похвалы досаждали Мокки. Покидая караван-сарай, он отмыл лицо Уроза от пыли, промыл и перевязал рану, наложил шины на место перелома, и при этом раненый, несмотря на боль, не издал ни звука. И Мокки вскричал в своем сердце: «Прости… Прости меня, сын Турсуна! Дьявол вселился в меня, и я захотел обокрасть тебя и оставить одного, беззащитного». А теперь он все время повторял: «Я подумал, что он неизлечим, обречен, потому что пожелал его коня. Я был убийцей… Клянусь Аллахом, никогда, никогда больше, даже в мыслях, я не причиню вреда человеку, который дал мне Зирех».
Мокки часто поглядывал через плечо на свою спутницу. Она шла позади с низко опущенной головой. И лоб ее, под подобием платка, покрывающим волосы, казался еще более выпуклым и упрямым…
Так прошел день.
К вечеру путники подошли к ущелью, еще на заре веков промытому в горах рекой Бамиан, и остановились: они не знали, как назвать их ощущения.
Внезапно мир заполыхал огнем. И причина пожара была не столько в лучах заходящего солнца, наполнившего собой анфиладу гигантского ущелья, сколько в цвете самой горной породы. Снизу и доверху, куда ни глянь, вертикальные склоны, между которыми шумела и пенилась река, были красными. Колоннады, фронтоны, портики, выпуклости и углубления – все было красным. Каждый гребень, каждая складка сверкала ярко-красным, алым и пурпурным огнем. Там, где стены были гладкими, пламя от них отражалось, словно были они гигантскими зеркалами, повисшими над водой в самом сердце пожара. А огромные руины крепости, господствующей над ущельем и опирающейся на красные скалы, были подобны костру, зажженному в незапамятные времена и собирающемуся гореть вечно.
– Аллах! О, Аллах! – встрепенулся Уроз.
– О, Всемогущий! – не меньше его удивился Мокки.
– О, Всемилостивейший, – прошептала Зирех.
Как ни разделены были они между собой, в эту минуту они оказались во власти одного и того же, причем очень странного чувства. Это был страх, но такой, который не подавлял, не замораживал кровь в жилах. От ужаса захватывало дыхание, но сердце не замирало. Это было похоже на колдовские чары, на головокружение, пугающее и вместе с тем вызывающее желание, чтобы оно продолжалось без конца.