Все, что останется

Корнуэлл Патриция

– Люси неожиданно стала проявлять интерес к мальчикам и машинам, но не думаю, чтобы это серьезно, поскольку она до сих пор отдает предпочтение своему компьютеру, - сказала я.
– Сестра подготовила к выпуску в следующем месяце еще одну детскую книгу, но у нее нет никаких идей относительно ребенка, которого, как подразумевается, она растит. Что касается моей матери, то, за исключением обычных сетований на то, что стало с Майами, где больше никто не говорит по-английски, все в порядке.

– Ты ездила к ним на Рождество?

– Нет.

–

Твоя мать простила тебя?

– Нет еще, - ответила я.

– Не могу сказать, чтобы я ее осуждала. На Рождество семья должна собираться вместе.

Я ничего не ответила.

– Но это хорошо.
– Она удивила меня, сказав: - Тебе не хотелось поехать в Майами, поэтому ты не поехала. Я говорила тебе, что женщины должны быть эгоистичны. Возможно, ты учишься быть самолюбивой?

– Думаю, эгоизм довольно легко прививается мне, Анна.

– Когда ты не будешь больше страдать от этого, я буду знать, что излечилась.

– Я все еще испытываю чувство вины, поэтому, думаю, еще не вылечилась. Ты права.

– Да. Пожалуй.

Я наблюдала, как она откупорила бутылку с характерным звуком - рукава белой хлопковой блузки закатаны до локтей, предплечья сильные и уверенные, как у женщины моложе ее вдвое. Не знаю, как выглядела Анна молодой, но и сейчас, когда ей было почти семьдесят лет, она обращала на себя внимание своими ярко выраженными тевтонскими чертами лица: короткими белыми волосами и светлыми голубыми глазами. Открыв буфет, Анна достала бутылки и через мгновение вручила мне скотч с содовой, а себе приготовила "манхэттен".

– Что нового, с тех пор как я в последний раз виделась с тобой, Кей?

Мы перенесли наши напитки на кухню и поставили на стол.

– Это было до Дня благодарения? Да, мы потом говорили по телефону. Ты беспокоишься насчет книги?

– Да, ты знаешь о книге Эбби, по крайней мере, столько, сколько и я. Слышала об убийствах. Тебе также известно о Пэт Харви и о расследовании. Я вынула сигареты.

– Да, я слежу за событиями по новостям. Ты неплохо выглядишь. Хотя немного уставшая. И, возможно, слишком похудевшая.

– Нельзя быть слишком похудевшей, - сказала я.

– Были моменты, когда ты выглядела гораздо хуже, с моей точки зрения. Думаю, ты научилась справляться со стрессом от твоей работы.

– В какие-то дни лучше, в какие-то хуже.

Анна сделала небольшой глоток своего "манхэттена" и задумчиво уставилась на духовку.

– А Марк?

– Я виделась с ним, - сказала я.
– Мы говорили по телефону. Он все еще не уверен. Думаю, я тоже. Поэтому, наверное, ничего нового.

– Ты виделась с ним, это уже новость.

– Я все еще люблю его.

– Это не новость.

– Все это так трудно, Анна. Всегда было трудно. Не знаю, почему не могу покончить с этим.

– Потому что чувства слишком сильные, но оба вы боитесь обязательств. Вы оба ищете радости и общения, но хотите идти каждый своим путем. Я обратила внимание -

на него намекали в газете.

– Знаю.

– И?..

– Еще не разговаривала с ним.

– Не думаю, что нужно это делать. Если он не видел газеты, наверняка кто-нибудь из Бюро сообщил ему. Если он разочарован, то ты об этом услышишь, не так ли?

– Ты права, - облегченно сказала я, - услышу.

– По крайней мере, вы созваниваетесь. Чувствуешь себя счастливее?

– Чувствовала.

– У тебя есть надежды?

– Хочу увидеть, что произойдет, - ответила я.
– Но не уверена, что получится.

– Никто ни в чем не может быть уверен.

– Да, такова печальная правда, - сказала я.
– Ни в чем не могу быть уверена. Знаю только то, что чувствую.

– Значит, ты пока впереди своры.

– Что бы ни представляла собой свора, если я впереди нее, тогда это еще одна печальная правда, - согласилась я.

Анна поднялась, чтобы вынуть хлеб из печи. Я наблюдала, как она раскладывает по тарелкам перец, тушеную капусту, наливает вино. Вспомнив о запросе, который я принесла с собой, я достала его из записной книжки и положила на стол. Анна не взглянула на него до тех пор, пока не накрыла на стол и не села и только затем спросила:

– Ты намерена продолжить нашу беседу?

Я достаточно хорошо знала Анну и была уверена, что она не записывала в карту детали доверительных бесед с пациентами. Люди, занимающие должности, подобные моей, имеют предоставленные законом права затребовать медицинские записи, и эти документы в конце кондов могут оказаться в суде. Люди, подобные Анне, слишком щепетильны и никогда не фиксируют конфиденциальные разговоры на бумаге.

– Почему бы не сделать выводы, - предложила я.

– Я поставила диагноз, что у нее было устранимое нервное расстройство, - проговорила она.

Это было равносильно тому, если бы я сказала, что смерть Джилл последовала в результате остановки сердца и прекращения дыхания. Независимо от того, застрелен человек или его сбил поезд, смерть наступает от прекращения дыхания и остановки сердца. Диагноз нервного расстройства был самым всеохватывающим из диагнозов, указанных в Диагностическом и статистическом учебнике психических расстройств. Этот диагноз предоставлял возможность пациенту получить лечение по страховке, не раскрывая ни на йоту сути заболевания или историю его возникновения.

– Вся человеческая раса страдает нервным расстройством, - сказала я Анне.

Она улыбнулась.

– Я уважаю твою приверженность профессиональной этике, - проговорила я, - и у меня нет желания вносить исправления в имеющиеся у меня справки или дополнять их информацией, которую ты считаешь конфиденциальной. Но мне чрезвычайно важно знать о Джилл все, что хоть как-то может пролить свет на ее убийство. Если это относится, например, к образу жизни, то, возможно, из-за этого она оказалась в опасной ситуации.