Все девочки взрослеют
Шрифт:
В одно воскресное августовское утро, пока Питер спал, мы с Джой сидели в гостиной. Дочь играла с кукольным домиком, а Нифкин свернулся на подстилке, держа ухо востро. Зазвонил телефон. «Неизвестный номер» — высветилось на экране. Я поморщилась. В последнее время Питер отвечал на звонки, открывал дверь и просматривал мою электронную почту, но я не хотела его будить. «Не будь тряпкой», — подбодрила я себя и подняла трубку.
— Алло?
— Кэнни?
Голос отца изумительно звучал по телефону: глубокий, бархатистый, гулкий. Я сразу узнала его — хватило одного лишь моего имени.
Мой же голос был высоким и дрожащим. Как у двоечницы, вызванной на уроке математики.
— Да.
— Звоню тебя поздравить — Отец выдержал паузу. — С бестселлером, — подчеркнул он.
Я старалась говорить сухо.
— Чем могу помочь?
— Хорошо, что ты спросила. У нас не было времени поговорить на встрече с читателями.
Чистая правда, учитывая, что он быстро смылся, а я на всякий случай попросила заведующую вывести нас через служебный вход.
Я встала с дивана и начала ходить от одной двери к другой. Нифкин семенил рядом, как крошечный беспокойный черно-белый стенографист. Отец объяснил ситуацию: благоприятная возможность, шанс в разы увеличить доход, вступив в партнерство с несколькими хирургами, которые открывают собственную практику…
— Сколько? — Из сухого мой голос стал бесцветным.
Отец засмеялся. Я вздрогнула.
— Это мне всегда в тебе нравилось. — Он снова рассмеялся и закашлялся. — Ты сразу переходишь к сути. Режешь по живому.
«Нет, это ты режешь по живому», — подумала я.
— Кэнни, можно услышать твоего дружка? — вкрадчиво произнес отец.
Я промолчала.
— Ста тысяч должно хватить, — небрежно бросил он, словно речь шла о мелочи для парковочного счетчика.
Я недоверчиво покачала головой.
— У меня нет ста тысяч!
Его тон стал резким.
— А я считал иначе. Разве в «Икзэминер» не написано о шестизначном авансе? Разве твой дом не стоит…
Я оборвала его.
— Аванс был разбит на пять частей. Я отдала комиссионные агенту, заплатила налоги, и у меня на руках ребенок.
К черту бухгалтерию. Я ничего ему не должна, и особенно — что-то объяснять.
Отец словно прочел мои мысли.
— Вдумайся, откуда вообще взялась твоя история. Жизнь героини… то, что она испытала…
— Папа. — Слова застревали в горле. — Только не говори, будто заслуживаешь награды за то, что бросил жену и детей.
— Почему бы и нет? — возразил он.
Напыщенный индюк.
— Я подарил тебе возможность выражать свои мысли. Я подарил тебе историю.
— Ты… Ты правда считаешь…
Я набрала воздуха в грудь. Джой смотрела на меня. Я заставила себя улыбнуться и отнесла телефон на кухню, подальше от дивана и журнального столика с россыпью воскресных газет, треугольным тостом, как любит Джой, и куклой, бережно уложенной в кроватку.
— Ничего ты мне не подарил. Когда я была беременна и приехала к тебе в Лос-Анджелес, ты не пожелал признать меня. А теперь, когда у меня есть деньги, ты тянешь к ним ручищи в полной уверенности, что я написала книгу благодаря тебе?
Последовала короткая ледяная пауза.
— Может, я как-нибудь тебя навещу, — задумчиво сказал отец.
Случайный прохожий, незнакомец не услышал бы ничего угрожающего в его словах. Но я почувствовала опасность за бархатистым тоном.
— Может, как-нибудь навещу твою крошку.
Из моей груди вырвался вздох. Вместе с ним испарилось все мужество.
— Пожалуйста, — взмолилась я. — Пожалуйста, оставь нас в покое.
Я положила трубку и села на диван, обхватив голову руками.
— Мама! — Джой погладила мои колени. — Теперь куклы?
— Теперь куклы. — Я опустилась на пол, заставляя пальцы двигаться, а губы — улыбаться.
Через десять минут вошел Питер, в выходных джинсах, благоухая мылом и одеколоном, который мы с Джой подарили ему на День отца.
— Доброе утро. — Он порылся в стопке газет в поисках кроссворда. — Кто звонил?
Я подошла к мужу, обхватила его за талию и прижалась ухом к груди. А затем повторила знаменитую фразу боксера Роберто Дюрана, которую тот произнес, когда его превратили в котлету.
— No mas.
— Что?
— No mas. Хватит. С меня довольно.
Дело не в Брюсе, который написал обо мне в «Мокси» и поведал всему миру, что я толстая. Дело не в статье «Икзэминер», согласно которой я — ожесточенная неврастеничка, продукт разрушенной семьи и плохая мать (причем толстая, если кто-то забыл). Я способна пережить публичное унижение. Мне уже доводилось. Пара недель углеводов и алкоголя, долгие прогулки с друзьями и матерью — и мне перестало казаться, что весь мир смеется надо мной. После «Мокси» и Брюса я поняла, что большинство людей слишком заняты собственным унижением и проблемами и не обращают внимание на чужие. Дело в Джой. В Джой, в Питере и в моем ощущении, что я подвергла их опасности. Когда-то я озлобилась и написала книгу, потому что хотела отомстить. Но месть вышла за всякие рамки. Как если бы Брюс кинул камень мне в окно, а я в ответ сбросила бы на его город бомбу, убившую все живое. А потом для развлечения посыпала бы землю солью, чтобы на ней ничего не росло. Я хотела причинить ему боль, поскольку он причинил ее мне. Я отвратительно себя вела («Как отец», — прошептал голосок внутри) и пожинала плоды. Мне известно, как пережить публичный позор… но как вынести появление давно заблудшего отца, который считает меня банкоматом и угрожает навестить внучку?
Позвонили в дверь. Я застыла. Наверное, это социальные работники или какой-нибудь псих, узнавший адрес из газеты. Или отец в черном костюме явился за Джой. Что помешает ему приехать в летний лагерь или в ясли, захватить фотографию со встречи с читателями и показать водительские права? Ведь у нас с ним одна фамилия. «Я — доктор Шапиро», — представится он и назовет Джой котенком. Дочь засмеется, прыгнет ему на ручки и… Я уткнулась лицом в шею Питера и зажмурилась. Хватит. No mas. Больше никакого риска. С меня довольно.
Шесть недель я не отвечала на звонки и электронные письма агента. Наконец я заперла дверь спальни, села по-турецки на любимое лоскутное покрывало (Нифкин свернулся рядом на подушке), взяла телефонную трубку и сообщила Ларисе, что больше не буду писать.
Та не поверила.
— Кэнни, — уговаривала Лариса. — Писатель должен писать. Ты писатель. Чем ты будешь заниматься? Целыми днями нянчиться с Джой?
Я прикусила губу, поскольку в то время почти не вылезала из летнего лагеря Джой. Даже разносчик попросил меня как-то расписаться в ведомости.