Всё это про любовь
Шрифт:
– Про котов мне уже рассказывали. Не возьму в толк, о чём вы пытаетесь сказать? О свободе выбора?
Илья Ильич тихонько вздохнул, одухотворённость, царившая на его лице целую минуту, погасла.
– Скорее о том, что все мы, в конечном итоге, животные. Или вы не знакомы с работами Дарвина?
– Я предпочитаю божественную теорию сотворения мира.
– Серьёзно?
– Он посмотрел на меня с любопытством.
Официант принёс мне посылку. На огромном блюде - маленький свёрток, перетянутый бечёвкой. Завёрнуто, кажется в... бумагу?
– Это тамале, - сказал
– В кукурузных листьях запечена кукурузная лепёшка. Внутри сыр, фрукты, перец чили.
– Как её едят? Целиком?
– Разворачивают листья, а дальше, как пирожок.
Илья Ильич наблюдал с любопытством: - Неожиданное сочетание ингредиентов, не правда ли?
Я согласилась. Повар составил радугу из начинки: желтая кукуруза, бордовый перец чили, кусочки оранжевого сладкого перца, густая зелень авокадо. Всё это в окружении головокружительных запахов - я почувствовала голод.
Хлебников поднял стопку.
– Можно я не буду пить водку?
– попросила я.
Император смилостивился. Его внимание захватило мясо, мелкие подробности (вроде моего присутствия) отступили на задний план. Мясо поблёскивало, источало аромат, изнемогало соком.
Я отложила тамале, отрезала кусочек мяса, пожевала. Ничего себе, есть можно. Мясо не моя стихия, я предпочитаю рыбу.
На сцене за фортепиано сидел молодой человек. Пробовал пальцами клавиши, перебирал ноты. Мне показалось он студент музыкального училища, и его пригласили - за деньги или за еду, - развлекать посетителей. Теперь парнишка сомневается, сможет ли он победить робость играть перед едоками. Рядом склонился... человек. В первый момент я решила, что это настройщик. Он прислушивался правильно ли "строит" инструмент. Это был пожилой мужчина, с лысиной на макушке и длинными кучерявыми пейсиками по периметру лысины. Изрядно потрёпанный и испитый. Потом я решила, что это учитель молодого человека. Он показывал пальцем в ноты, что-то говорил вполголоса. Потом случилось чудо: потрёпанный настройщик поднёс к губам трубу и заиграл. Фортепиано повело вторую, заднюю партию.
Описывать музыку словами - дохлое дело. Здесь невозможно подобрать сравнений. Я замерла и слушала, как мышка, Илья Ильич прекратил жевать.
Магия продолжалась минут пять. Когда мелодия ушла (она не закончилась и не оборвалась, она - ушла), я поняла, что нельзя оценивать человека отдельно от его дела. "Что он сам по себе? Побитый жизнью старик. Грубый и неприятный. Но когда он подносит к губам трубу - исчезает возраст. Улетучиваются болезни и перестают иметь значения семейные трудности. Он становится равен богу, потому что творит".
– Скажи мне, как ты работаешь, - молвил Хлебников, - и я скажу кто ты.
Я выпила второй бокал вина и поняла, что готова к скандалу. Истины Хлебникова меня утомили. Я хотела прямо высказать, что я о нём думаю. Но прежде чем начать "карательную операцию", оставалось спросить:
– Не могу понять, вы с Плотниковым друзья?
– Закадычные. Я его единственный товарищ. А он мой. Единственный. У нас даже была общая женщина... какое-то время. На ней женился Сашка. Потом они развелись.
– Тогда объясните, почему вы написали в заключении, что Насонову изнасиловали? Ведь вы могли этого не делать?
– Мог.
– Тогда почему.
– Это он меня попросил. Александр Фёдорович собственной персоной.
Я поперхнулась, замахала руками, как подстреленная перепёлка. Хлебников мягкой ладонью похлопал меня по спине. Смотрел сочувственно и смешливо. Мол не ожидала, столичная штучка?
– Если вы хотите разобраться, вам следует побеседовать с очевидцами. С Сиркой Клёновой.
Я подумала, что ослышалась: - Почему "Сиркой"?
– Это совместное имя: Сергей плюс Ирка. Сирка. Не спрашивайте почему. Увидите - поймёте.
*
Часа в два ночи громыхнула гроза. Далеко - будто кто-то задел эмалированный таз в соседней комнате. Я проснулась, открыла глаза. Луна светила ущербная, но вполне себе яркая. Занавески на окнах замерли без движения.
Духота. Захотелось пить. Я пошла на кухню, ступнями чувствуя прохладу досок - приятное ощущение.
В зале - его двери выходили в коридор, - висел призрак. Я обмерла, сердце ухнуло в пятки. Аж присела от ужаса. Призрак повернулся, разверз чудовищную пасть, стал медленно наползать на меня. Он поднял свечу к лицу...
– Разве можно так людей пугать?
– я удивилась, как грубо и хрипло прозвучал мой голос.
– Эдуард Ляликович? Я чуть не...
– Простите, пожалуйста. Я услышал шаги, хотел посветить.
Мы прошли на кухню: впереди учитель (так я называла его про себя) со свечою в руке, следом я - босая и простоволосая. Свет не зажигали. Учитель опустил ковш в ведро с водой, подал мне. Я припала губами - в этот момент ухнуло где-то под самым боком, рванула вспышка, дом задрожал.
– Господи!
– поймала себя на мысли, что очень хочется перекреститься и закрыть глаза. Спрятаться.
По крыше забарабанил дождь. Небесный дирижер играл stretto - ускорял темп, - уже через минуту ливень стоял стеной. Молнии выхватывали мгновенья, дробили время на стоп-кадры - все предметы повисали в воздухе, в этих белых вспышках. Из ниоткуда в никуда.
– Да-а, - протянул учитель.
– Сила!
– А почему мы не включаем свет?
– спросила я. Почему-то спросила шёпотом.
– Молния ударит?
– Нет, что вы. Так легче происходит контакт с планетой. Только представьте себе, такой же ливень шел сто лет назад, когда нас не было. И тысячу лет назад, и миллион, когда не было человечества вовсе. Такой же ливень будет идти, когда погибнет последнее разумное существо. Разве это не удивительно?
Эдуард Ляликович распахнул окно - в комнату ринулся мокрый холодный воздух, брызги, грохот. Я высунула руку - ночнушка моментально набухла, повисла тряпкой. Учитель умылся дождевой водой, я последовала его примеру.
– Ну вот, - он закрыл раму, - мы смыли пыль цивилизации, сроднились с природой.
Я почувствовала голод и услышала (с каким-то садистским непонятным удовольствием), что в животе моего хозяина заурчало.
– Пожрём?
– предложил он.
– Это ужасно неполезно.