Всё это про любовь
Шрифт:
Вадик опустил кулаки. На это я и рассчитывала: он струсит устраивать потасовку при свидетеле.
– Я чем виноват?
– он тронул щёку, та разгорелась, как семафор.
– Она же сама меня выставила! Чумичка!
Водитель понял, что продолжения драки не будет, вернулся к мотору.
– Мы можем поговорить?
– спросила я.
– Есть несколько вопросов.
Я резко вскинула руку, поправила причёску. Вадик отшатнулся, косил на меня диким взглядом.
– Кто вы?
– Я веду следствие по делу Светланы Насоновой. Мне необходимы ваши
Вадик опешил, видимо ему никогда ещё не давали пощёчины женщины-следователи. Я выпрямила спину, смотрела строго и холодно. Так, по моему мнению, должен смотреть капитан милиции.
– Могу прислать повестку, если хотите.
– Я облила его презрением.
– Мне всё равно.
– А нельзя, как-нибудь... без протокола? Директор этого не любит, - Вадик опять полез в карман за носовым платком, высморкался трубно.
– Он и так ко мне придирается всю дорогу. То зрители не смеются, то партер не аплодирует... Бездарность!
– Почему не принимаете антигистаминные препараты?
– Да есть у меня, - он показал пузырёк.
– Срубает меня с них. Сплю, как сурок. Даже на сцене засыпаю.
– В цирке манеж, - поправила я.
– Это у этих, - он сделал рукой движение. Будто ехал верхом.
– Дрессировщиков. А я артист. Я выступаю на сцене.
– Понято. Мы можем поговорить в автобусе?
– Валяй. Только без протокола.
– Вадик со мной торговался.
Сама не знаю почему, я почувствовала к нему жалость. Как к беспородной собачонке, ласковой, но хитрой.
Позади, в самом конце автобуса стоял диван, перед ним ломберный столик. Замызганная колода карт валялась рядом. Вадик сказал, что это фокусник тренируется. Фокусник-покусник.
Я рассматривала афиши - ими была оклеена задняя стенка. Старые афиши были скромнее - несколько фамилий и цена билета. Современные - яркие, с фотографиями. В основном фотографиями лошадей.
Вадик перехватил мой взгляд, грустно махнул рукой, мол разве это артисты? Ткнул пальцем в одну фамилию на чёрно-белой афише. "Фердинанд Грассман, - прочитала я.
– Маг и чародей". Чародей, повторила я. Из всех знакомых чародеев на ум пришел только Гудвин из "Волшебника изумрудного города". Но то был совсем другой случай. Я спросила, чем знаменит Фердинанд Грассман, Вадик рассказал.
Представление Фердинанда начиналось за пределами цирка. В новом городе, куда приезжала труппа, Грассман первым делом шел в ресторан. Подзывал официанта, делал заказ, а потом ждал исполнения заказа. Так делают все посетители в любом приличном ресторане мира.
Официант приносил тарелку, вилку и нож и... всё.
Грассман ждал пять минут, десять, пятнадцать. Полчаса - официант и метрдотель игнорировали его. Назревал скандал. Другие посетители заведения поглядывали и недоумевали: что происходит? В воздухе мелькали молнии, напряжение росло. Что-то будет.
Наконец, устав ждать, Грассман вздыхал и брал в руку вилку. Осматривал её придирчиво, сдувал пылинку и... начинал эту вилку есть!!
Он съедал вилку и нож. Следом - тарелку. Не насытившись, сдёргивал
Посетители ресторана пребывали в шоке, глаза лезли на лоб, вино лилось мимо бокалов: человек ест мебель!
– Кстати, его так и называли, - сказал Вадик.
– Человек, который ест мебель. Естественно, после этого городская публика валом валила в цирк. Грассман взвинчивал интригу до предела.
– А в чём хитрость?
– спросила я.
– Стол был сделан из вафли. Тарелка и приборы из глазури. Грассман готовил трюк заранее, подменял предметы. А официанту совал трёшницу, чтоб тот подыграл немного.
– Вадик вздохнул.
– Великий был человек. Жил цирком. Мой дед.
"Уж точно твой дед не курил гашиш!"
Я вынула блокнот и авторучку, Вадик заволновался.
– Это не протокол, - успокоила я.
– Это заметки для меня.
– И добавила строго: - Не дрейфь, клоун.
Вадик хмыкнул и растянул губы в улыбке. Такие люди, я замечала, обладают сверхъестественным чутьём. Они заранее знают, что корабль утонет. И убегают с него.
А может быть в этом и нет ничего оскорбительного: зачем тонуть вместе с кораблём?
– Что произошло ночью двадцать третьего?
– Ничего, - он пожал плечами.
– Выпили, закусили. Подурачились. Так себе собантуйчик, ничего особо интересного. Публика в основном старпёры. Вялые, как маринованные огурцы.
– Подробнее. Особенно после заката.
– Да не помню я! Чо такого? Этот здоровый... лохматый...
– Илья Ильич.
– Во-во, он шашлык пожарил. Выпили мадеры пару пузыриков. Кто-то бутылку старки принёс. Водка была.
– Что случилось после гадания?
– Покурили, - глаза Вадика забегали.
– Какой-то шустрый пегас травку свернул. Я дёрнул разок - чепуха, ни в одном глазу. Потом мы с Маринкой пошли купаться, вода - парное молоко. Остальные... тоже что-то делали. А! вспомнил! В медный жбан записки пихали.
Я теряла терпение. Этот человек даже не понимал (или не хотел понимать) к чему привела его шутка. "И нужно ли считать это шуткой? Вполне возможно есть соответствующая статья".
– Травку свернул не какой-то "шустрый пегас", а вы.
– Я ткнула ему пальцем в грудь.
– Из-за вас была изнасилована девушка, из-за вас талантливый врач сядет в тюрьму. Из-за вас...
– я задохнулась.
– Это вы хотя бы понимаете, мерзкий человек!
Я порядочно разозлилась, и готова была растерзать этого... клоуна!
– Да брось ты! Чо такого? Из-за пары затяжек волну гнать? Изнасилование! Ха! Ерунда!
– Он отодвинул мой палец с пренебрежительным выражением.
– Я сразу догадался, что ты не из милиции. Очень ты эмоциональная для следователя. Как зовут тебя, голубка?
Притворяться дальше было глупо.
– Евгения.
– Какое изнасилование, Женёк? Думаешь через Светкину койку мало мужиков проползло? Ха! Я таких девиц издалека вижу. Им главное, чтоб было красиво. Чтоб мужик блестел, как ёлочная игрушка - таких они предпочитают.