Всё это про любовь
Шрифт:
– Вы, кажется, неправильно понимаете значение слова "насилие".
– А ты? Ты правильно его понимаешь?
– Вадик откинулся на спинку кресла. Он чувствовал себя в своей тарелке.
– Хочешь расскажу историю насилия?
– Чуть приоткрыв рот, он провёл языком по губам. Вероятно считал это привлекательным. Меня передёрнуло.
– Я до семнадцати лет девственником прожил. Щупленький был, страшный. Вся рожа в прыщах.
– Он коснулся руками лица, будто умылся.
– Я и сейчас-то не красавец, а тогда... Но сейчас я плюю на баб. Плюю
Мне было семнадцать, я был страшен, как смертный грех. Учился в цирковом училище. Один в чужом городе, из знакомых, только сосед по комнате в общежитии. По ночам я подрабатывал, чтоб у матери на шее не сидеть. Красил урны.
– Что красил?
– Урны. Металлические бачки для мусора. Берёшь таких, штук... двадцать. Одну в одну вкладываешь, переворачиваешь всю стопу. Получается пирамида - до потолка. И начинаешь красить. Сперва первую, потом её снимаешь, следующую красишь, следующую. Усекла? Пока до пола дойдёшь - первая уже высохла. На ней орнамент выводил.
– Зачем?
– Люблю, когда красиво. Даже девиз себе придумал: "Красивая урна делает жизнь прекраснее".
"Эстет, мать твою", - подумала я.
– Раз заходит в помещение женщина. Под утро уже, часов в пять. Толстая такая баба, дородная. Губы алые, грим на лице густым слоем. Что-то спросила, я уже не припомню что, а сама косит на меня глазом. Хитро так косит, зазывно. У неё юбка - чуть шире солдатского ремня. Задницу не прикрывает.
Это и была моя первая женщина. На урнах я её... того. Потом она встаёт, поправляет юбку и говорит: "Это хорошо, что пятна краски остались. Будут улики". Какие улики, спрашиваю, а у самого коленки трясутся. Ты ж сама хотела. А это не важно, Вадик. Имя моё откуда-то узнала. Может я сам сказал. Мне, говорит, пятнадцать лет. И тебе дадут пятнадцать лет, за растление несовершеннолетней. И хохочет радостно, заливается.
Отдал я все деньги, что у меня были и даже в общагу сбегал за заначкой. Только чтоб она заявления не писала. Вроде бы разошлись полюбовно.
Потом, через неделю примерно, лежу я на голой сетке - матрас на рынке продал, - слушаю, как в желудок поёт, и думаю: "Развели тебя, Вадя, как лоха последнего". Сообразил я, в чём секрет фокуса.
Нашел эту девицу, прижал к стенке. Оказалось она действительно пятнадцатилетняя, и этим фактом пользуется. Не первый я у неё оказался.
Что ж ты, говорю, делаешь? Тебя же на перо поставят. Тебе свидетель нужен, и соучастник!
Стали мы работать вместе. Со студентами уже не связывались, зачем мелочиться? Выбирали состоятельных клиентов. В нужное время она подавала знак, и я "случайно" появлялся на глаза - заставал парочку врасплох. Она, конечно, в слёзы. Упрёки, угрозы. Мужик в панике, готов отдать любые деньги только, чтоб ноги унести.
Один идиот привёл мою толстуху к себе домой. Так мы этого мужика полгода потом "доили". Его колотить начинало, когда её видел.
Вадик замолчал. Взял колоду карт, перетасовал. Поставил руку над колодой, сосредоточился - выползла одна карта. Джокер.
– Что потом?
– спросила я.
– Через год мы расстались. Мне учиться надо было, а ей... я не знаю. Я так и не понял, чего она добивалась. Говорила, что любовь ищет. Найду, говорит, мужчину своей мечты, и составлю его счастье. Больная была на голову. Полоумная.
Водитель захлопнул крышку двигателя, вытер руки ветошью. Попытался завести. Мотор долго сопротивлялся, наконец, зарычал. Послышался запах бензина. Водитель довольно крякнул: "Добре!"
– Тебе в какую сторону, красивая? Могу подвезти.
Я ответила, что живу рядом, нет смысла беспокоиться.
– Как знаешь, - водитель равнодушно отвернулся.
Автобус тронулся, лишь только я спрыгнула с подножки. Пропел весёлым гудком - в небо поднялась стая голубей. Лошадь кивнула мне напоследок, я помахала рукой в ответ. Зачем? Не знаю. Наверное, прощалась с Вадиком - цирк послезавтра уезжал из Илавецка.
Я подумала, что это очень странно и страшно: "Неужели Вадику не встречались порядочные женщины? Или он не понял, что они порядочные? Для него теперь все женщины с одного поля ягоды?"
Обжегшись на молоке, станешь дуть на воду - так говорит народная мудрость. Вадик "дул" на каждую встреченную женщину. Новые города, новые женщины, и в каждой он видел ту первую, с армейским ремнём вместо юбки. Можно посочувствовать: Адам остался без своей Евы. Даже если встретит - не признает.
"Быть может, эта странная девушка действительно искала свою половинку? Разве её просто найти?"
Любовь принимает очень странные формы. Непостижимые.
*
– Так всё-таки, дедушка, есть на белом свете любовь? Настоящая, до гробовой доски?
Сахарный Дед насторожился, повёл носом:
– Ты никак выпимши?
– Если бы! Трезва, как стёклышко. Просто день был трудный.
– Любовь? Конечно есть. Куды ж ей деваться? И бабы встречаются порядочные. Не часто, правда. Примерно, как родники в пустыне.
Разговаривать с Сахарным Дедом было трудно. И интересно. Он смотрел на человеческие трудности сверху, с той вышины, где уже нет спешки, нет душевных терзаний, где каждый взгляд направлен в прошлое. Старики живут прошлым, вы замечали это? И даже будущее для них в прошлом - жизнь смыкается в кольцо.
– А какая она? Любовь.
Старик надолго замолчал. Смотрел на свои руки, думал. Я понимала, о чём он думает, подобные истории рассказывала мне бабушка.
Вернулся с войны, работал. Зализывал свои раны и раны страны. Женился - на всё про всё давали три дня, - нарожал детей. Забот ещё прибавилось.
О любви некогда было думать. Это слово существовало отдельно от жизни. Оно было, но ничего не значило. Примерно, как Марс или атом. Каждый знает, что есть такое явление - существует оно в природе, - но что это? Как выглядит? Чем измерить?