Всё это про любовь
Шрифт:
– Это ваша жена?
– Бывшая.
Клёновы уже пять лет живут на грани развода. Сергей мается от собственной нерешимости и терзает Иру. Притом неизвестно принесёт ли развод облегчение.
– А Светлана?
– Светлана?
– Мне показалось, Плотников удивился, что я спрашиваю о Светлане. Он надолго замолчал.
– Вероятно вы хотите узнать о наших взаимоотношениях?
– я кивнула.
– Это сложно описать словами. Сложно описать то, в чём до конца не разобрался. Сердце, душа и разум - как лебедь, рак и щука. У Маяковского, помните строки:
Любовь
не
чтоб кипеть крутей,
не в том,
что жгут угольями,
а в том,
что встает за горами грудей
над
волосами-джунглями.
Любить -
это значит:
вглубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Любить -
это с простынь,
бессонницей
рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
a не мужа Марьи Иванны,
считая
своим
соперником.
...
– Красиво, - ответила я.
– Умел поставить фразу Владимир Владимирович.
– Верно подмечено, - согласился Плотников.
– Умел поставить фразу. А я вот не умею. Мой характер чем-то напоминает характер Достоевского, - Плотников поднял ладони, будто немножко сдавался в плен.
– Только не подумайте, что я сравниваю себя с Фёдором Михайловичем. У него было три жены...
– Две, - поправила я.
– Три!
– настоял Плотников.
– Между Марией Дмитриевной (первой женой) и Анной Григорьевной - второй законной супругой, была ещё Аполлинария Суслова. Этот злой гений человека Достоевского и добрый ангел Достоевского писателя. К тому же - чужая жена.
В отношениях с Аполлинарией Достоевский понял, что может любить только через страдания, через боль. Это, как держать руку над огнём: хочется опустить пониже, коснуться макушки пламени. Опускаешь ладонь и немедленно отдёргиваешь - ожог. Но хочется это делать снова и снова, до полного исступления души.
Вторую супругу, Анну Григорьевну небеса послали во спасение Достоевского. Эта девушка любила писателя ещё до их встречи. Она готовилась стать супругой великого русского писателя... если можно так говорить. Она вела хозяйство, управлялась с кредиторами, рожала детей. И Фёдор Михайлович её страстно любил. Любил всей душой...
– Но?
Оху ж это "но"! Всякий раз оно возникает. Хочется воскликнуть: "Стой! Остановись! Не нужно дальше! Уже и так всё прекрасно! Пользуйся тем, что имеешь, глупый человек!" Но нет, не слышит русский человек. Не может остановиться, ибо нужно ему добраться до дна, до подкладки, до дыр... Или до небес.
– Но счастье с Анной Григорьевной - семейное спокойное счастье, - вывернуло другую сторону души. Достоевский стал играть. Проигрывал на рулетке все свои деньги. Только так, через унижение, через страдание, через животную страсть он мог существовать.
– И поэтому вы, - я набрала в лёгкие воздуху, - изнасиловали Светлану?
Он смутился и побледнел. Растерялся, будто споткнулся о высокую ступеньку
– Я её не насиловал.
– Что?
– переспросила я.
– Я не насиловал.
– Хотите сказать, она выдумала...
Плотников сцепил пальцы в замок, досадливо ими потряс: "Ах, божечки! ну что вы такое говорите!"
– Когда "трубка мира" погасла, мы пошли к реке. Я и Светлана. Мне хотелось побыть с ней, слушать её голос, её рассуждения, разгадывать её тайны. Она, как маленькая девочка, иногда проговаривается и рассказывает о себе удивительные вещи. Потом переживает, что я не правильно её пойму и заглядывает мне в глаза. Снизу вверх, будто школьница.
Мы подошли к воде. Она легла на траву, положила руки под голову и смотрела на звёзды. Долго смотрела потом я понял, что она...
– Уснула?
– Не совсем. В её состоянии было что-то каталептическое. Глубокий сон, смешанный с явью или явь, которая трансформировалась, под действием наркотика. Не могу утверждать наверняка. Я не счёл это состояние опасным - дыхание и пульс были стабильны.
Я пошел вдоль берега. На той стороне лагерем стояли рыбаки. Они готовили снасти для утренней рыбалки. Горизонт уже начал белеть, но лишь чуть-чуть - намёком. Рыбаки передвигались по воде как призраки в своих высоких сапогах и капюшонах. Венера горела необычайно ярко, - Плотников непроизвольно поднял глаза, посмотрел в потолок.
– Что ни говорите, а есть магия Ивана Купалы. Есть! Вдоль горизонта стлались облачка - их подсвечивало снизу алым - прорезывался день. Луг тянулся до самого неба и даже дальше. Стреноженный коняга потряхивал гривой... ковылял к спуску - хотел напиться воды.
Я ушел на значительное расстояние от своих. Хотел запомнить это утреннее предрассветное состояние. Впитать его в себя. Потом вдоль воды пронёсся звук. Вдоль воды вообще очень хорошо скользят звуки. Стон? Нет. Шорох? Хрип? Я бросился обратно.
Над Светланой нависла какая-то тень, громоздкое чёрное облако без рук и ног - так мне показалось в первое мгновение. Я подбежал ближе - тень сорвалась прочь. Высокая фигура, метра два ростом, с длинными руками, такая... обезьяноподобная.
Я узнал его. Потом уточнил у его лечащего врача - это действительно мог быть он.
– Кто?
– прошептала я.
– Душевнобольной из села. Мне доводилось его осматривать несколько лет назад. Он проглотил гайку. Большая такая гайка, сантиметра три. Как умудрился? Не представляю.
– Почему же вы, - я сжала кулаки, потрясала ими перед его отрешённым лицом, - почему же вы, глупый человек оговорили себя? Зачем? Какой в этом смысл?
– Боюсь, вам этого не понять.
– Вы постарайтесь объяснить. Я смышлёная!
– Илавецк - маленький город. Здесь всё про всех известно. Её жизнь стала бы невыносимой. Светлану бы затравили. Сочувствующие взгляды, разговоры общих знакомых, насмешки. Вы знаете, как это жутко, когда за твоей спиной хихикают? Ты проходишь, а вслед раздаётся тихенький гаденький смешок. Уж лучше нож в спину.