Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
Было заметно — еще тогда, — что Воскресенской было неприятно все это слушать. Что-то поднималось в ней, сродни обжигающему отвращению и нежеланию принимать как есть. Только все это не касалось Элины. Все эти чувства, возникающие в Ане были адресованы одному только этому миру, «который только и делает, что ставит подножки, от чего нормальные люди падают в несмываемую грязь».
— Я тогда не закончила…
— Да не надо, Эль! — отпрянув назад поморщилась Аня. — Вообще не нужно. Оставь! — Одно напоминание обожгло ставшее немного чувствительнее сердечко Ани.
— Мне это нужно, Аня. Я очень
Подняв глаза, Аня пристально посмотрела на аккуратно сложенную углом подушку Элины.
— Я ведь не выдержала, — начала она. — Отдала свою малышку. Мы тогда… Я с моей девочкой на руках сидела. Так уж у нас вышло, что вот так вот сидели мы на кровати одни и ждали… Смотрели на букет. То есть малышка на меня, а я на цветы, на лилию эту… черную. Каждый раз я наблюдала как вылезает эта тварь. Лилия всегда заколышется, и как из середины цветка появляется это… и начинает бегать, сначала по букету, потом по столу, по полу и стенам, а иногда на потолок забирается… Забирается и смотрит… своим оголенным черепком. Замрет эта тварь и жадно так смотрит на меня… на мою детку смотрит.
Не понимаю, как получилось, чтобы вот такая туда забралась… Еще понятно, когда из букета выползает эта, но тогда… Тогда весь букет затрясся! Я аж вскрикнув подскочила к стене; прижала малышку — я наверное очень больно ей тогда сделала… Она так заплакала! Никогда до того моя девочка так не плакала. И стою так с открытым ртом, а из горла, знаешь… такой мучительный вой, который не в силах сдержать. Он сам вырывается от ожидания большего испуга… Ожидание хуже всего — это тогда я очень хорошо усвоила. Нет ничего хуже ожидания.
Эта тварь как издевалась! Ваза подпрыгивает… Букет дрожит и слышно как там, в розах копошится, скребется она… И вой в ушах… мой вой. Нет ничего хуже ожидания большего страха! Всю сковывает и не знаешь, как… что дальше. Ничего не остается, как умолять, просить, чтобы побыстрее весь этот ужас накрыл тебя с головой… Все что угодно, только не ожидание. Пусть хоть выпрыгнет прямо мне на ноги, думала, и сожрет все пальцы, только прекратится эта пытка.
И как мысли прочитала, гадина! Выпрыгнула и сразу на пол, длинная, как змея… Такая же тонкая, но длинная, извивается… и постукивания эти, со скрипом сотни ножек… острых, как иглы. Пока она извивалась на полу, часть ее туловища еще выползало из цветов. Представляешь?
Как же было страшно, Аня! Это не описать. Я закричала, так закричала… Никогда в жизни я так не кричала… и не боялась. Лучше умереть, чем наблюдать такое, Аня. Представляешь, я и моя крошка заперты в комнате вот с этим.
Из глаз, пробежав по щекам, выкатились две крупные слезы; их Элина не смогла сдержать, но во всем остальном, кроме плотно сжатых губ, она демонстрировала не малую стойкость.
— Я так труслива… так малодушна, — глотая соленые слезы с трудом продолжала она. — Я ужасный человек. И не человек я… вовсе… Не знаю, как сказать… Смогу ли сказать…
— Можешь не говорить, — хрипло сказала Аня и два раза кашлянула в кулак. — Лучше не говори.
— Нет, надо, скажу. Я так… Так испугалась, что… Я не
— Ну Э-эля… — не зная, что сказать, умоляя произнесла Аня.
— Это еще не все. Той ночью я заснула. Слышишь? Я заснула и хорошо спала! Что я за… Какой кошмар. Я спала крепко, как никогда с моего приезда в город, — говорила, будто намеренно раздражая себя. — Но среди ночи я проснулась от постукивания ножек этой твари. Казалось, что они доносятся со всех сторон, с каждой стены, потолка и пола. Мне так все это понравилось… Аня! — в слезах срывалась Элина. — Мне так было хорошо и приятно от этих постукиваний ее ножками… Я приподняла одеяло! Я пустила ее к себе! Мне так нравилось, что эта тварь опутывает меня кольцами, ползает по мне… щекочет… Я не знаю, Аня, что со мной тогда произошло…
— Сломалось, — уверенно вставила Аня.
— Сломалось? — повторила Элина. — Да, — подхватила она, — да, ты наверное права! Действительно, такое ощущение, что что-то надломилось тогда внутри…
— Элина! — осторожно обратилась Аня. — То, что ты сейчас рассказала, это правда? — Она посматривала на подругу, не решаясь глядеть на нее в упор.
Дернувшись, Элина открыла рот, желая что-то сказать, но не могла. Она сурово посмотрела в сторону, потом на Аню и снова в сторону.
— Мне пора, — сказала девушка приподнимаясь.
— Нет-нет! — вскочила Аня, ухвативший за ее руку. — Я верю тебе. Честно, верю. Просто я всегда… Я всегда переспрашиваю, Эля. Это привычка у меня такая… дурацкая. Постой, Эля. Постой! — Она подбежала к своей кровати, отбросила край одеяла у подушки в сторону, схватила плюшевую собачку и вернулась к Элине. — Это от меня. Когда сколопендра будет приходить, не пускай ее к себе, а лучше возьми это и прижми покрепче к груди.
— И… — последнее, что тихо сказала Аня подруге, когда они уже стояли у высокой белой двери, открытой медсестрой, чтобы выпустить Элину, — И… Можешь злится на меня, но не все в твоей истории правда. И птицы меняют цвет.
Элина сдержанно посмотрела на «маленькую головоломку»; всплывшая в ее глазах глубокая печать прошлого разлилась до краев.
— Твой ребенок жив и скоро позовет тебя, — сказала Аня и мигом развернувшись, скорым шагом направилась в палату.
Взгляд Элины переменился, но этого Аня уже не видела.
4
Входная дверь в отделение всегда открывалась шумно благодаря резкому бряцанию затворки замка и закрывалась хлопком из-за всякий раз образовавшегося сквозняка. Когда уходила Элина, для упавшей на кровать Ани эти хлопок и бряцание казались просто оглушительными, а вместе какими-то роковыми, чудовищно обидными и несправедливыми, как по отношению к ней, так и по отношении к самой Элине. Гораздо было бы лучше, если бы они присматривали друг за другом, ведь у них это так хорошо получалась, думала она.