Все люди смертны
Шрифт:
— Вот оно как, — вздохнул Бомпар, — хотите сбыть меня с рук?
Он кисло улыбнулся.
— Я собираюсь жениться на Марианне де Сенклер и не хочу, чтобы ты путался у меня под ногами.
Бомпар обмакнул в чашку еще кусочек печенья.
— Я старею, и меня больше не тянет путешествовать.
Страх сдавил мне горло: я почувствовал, что становлюсь уязвимым.
— Берегись, — сказал я, — если ты отклонишь мое предложение, я скажу Марианне правду и тотчас тебя выгоню. Тебе трудно будет найти другое место.
Он не мог и вообразить, что я готов отдать все на свете, лишь бы сохранить мою тайну; к тому же он был старым и усталым.
— Трудно будет вас покинуть. Но я рассчитываю, что вы великодушно облегчите мне тяготы ссылки.
— Думаю, тебе в России понравится и ты проведешь там остаток дней, — сказал я.
— Ох, не хотелось бы мне умереть, не повидавшись с вами на прощание, — вздохнул он.
В его словах мне послышалась угроза, и я подумал: мне снова есть чего бояться и что защищать. Теперь я люблю, и могу страдать; я снова человек.
— Я слышу, как бьется твое сердце.
Светало. Голова моя покоилась на ее груди, которая спокойно поднималась и опускалась, я слышал глухой стук ее сердца, и каждый удар гнал кровь по артериям, а затем эта кровь возвращалась к сердцу; где-то вдали, на серебряной отмели, волны, подхваченные луной, поднимались и опадали на песчаный берег; в гигантском застывшем прыжке земля устремлялась к солнцу, а луна — к земле.
— Конечно бьется, — улыбнулась Марианна.
Ей казалось естественным, что кровь бежит по ее венам, что земля под ее ногами пребывает в движении, а я еще не привык к этим новостям и настороженно слушал: раз я слышал биение ее сердца, то не удастся ли мне услышать и дрожь земли?
Марианна легонько оттолкнула меня:
— Дай мне встать.
— Куда нам спешить? Мне так хорошо.
Полоска света пробивалась сквозь шторы, и я различал в полумраке обивку стен, туалетный столик, беспорядочный ворох юбок на кресле, цветы в вазе; все это было реальностью и не было похоже на сон; впрочем, эти цветы, эти фарфоровые вещицы, этот запах ирисов не вполне принадлежали моей жизни: мне казалось, что я прервал на мгновение мой бесконечный полет и опустился в гнездо, свитое для другого.
— Уже поздно, — сказала Марианна.
— Тебе скучно со мной?
— Мне скучно бездельничать. У меня так много дел!
Я не противился: ей так не терпелось начать день, и это было понятно. Время имело различную цену для нее и для меня.
— Чем же ты займешься?
— Ну, во-первых, обойщики придут оформлять малую гостиную. — Она раздвинула шторы. — Ты не сказал мне, какой цвет тебе хотелось бы.
— Я не знаю.
— Но тебе же небезразлично: цвета зеленого миндаля или фисташковые?
— Зеленого миндаля.
— Ты говоришь наобум, — упрекнула она меня.
Она предприняла полное переустройство дома, и я удивлялся, глядя, как она подолгу размышляет над образчиком обивки или оттенком лоскутка шелка. Какой смысл так усердствовать ради каких-то тридцати-сорока лет? — удивлялся я. Можно было подумать, что она обустраивается на века. Иногда я наблюдал, как она сосредоточенно хлопотала в комнате; она одевалась всегда очень тщательно и любила платья и драгоценности не меньше, чем цветы, картины, книги, музыку, театр и политику. Меня восхищало, что она могла отдаваться всему с одинаковой страстью. Внезапно Марианна застыла перед окном:
— Где у нас будет вольера? У большого дуба или под липой?
— Было бы лучше, если бы ее пересекал ручей, — ответил я.
— Ты прав. Мы сделаем ее на ручье возле атласского кедра. — Она улыбнулась. — Видишь, ты становишься очень хорошим советчиком.
— Просто я начинаю видеть твоими глазами, — ответил я.
Цвет зеленого миндаля или фисташковый? Она права: если приглядеться как следует, можно различить пару сотен оттенков зеленого, столько же синего, больше тысячи видов цветов на лугу, больше тысячи видов бабочек, а когда солнце спускалось вечером за холмы, облака всякий раз окрашивались по-новому. Да и у самой Марианны было столько лиц, что я не думал когда-нибудь закончить их изучение.
— Ты не встаешь? — спросила она.
— Я любуюсь тобой, — ответил я.
— Ты совсем обленился! Ты собирался вернуться сегодня к своим опытам с алмазом.
— Да, ты права.
Я встал. Она взглянула на меня с беспокойством:
— Мне кажется, что, если бы я тебя не подталкивала, ты бы и шагу больше не ступил в лабораторию. Разве тебе не интересно узнать, чистое вещество уголь или нет?
— Почему же, мне интересно. Но куда спешить?
— Ты всегда так говоришь. Странно это слышать. Мне кажется, что у меня так мало времени!
Она расчесывала свои прекрасные каштановые волосы: они поседеют, затем начнут вылезать, и кожа лохмотьями сойдет с голого черепа. Так мало времени… Мы будем любить друг друга тридцать лет, сорок лет, и ее гроб опустится в могилу, такую же как могилы Катерины и Беатриче. А я снова стану тенью. Я порывисто стиснул ее в объятиях:
— Ты права, времени мало. Нашей любви следовало бы длиться вечно.
Марианна нежно взглянула на меня, немного удивленная моим внезапным порывом.
— Но она кончится только с нашей смертью, разве не так? — спросила Марианна. Она запустила руку мне в волосы и весело сказала: — Ты знаешь, если тебе случится умереть раньше меня, я покончу с собой.
Я сжал ее сильнее:
— Я тоже не переживу тебя.
Я отпустил ее. Вдруг каждая минута стала казаться мне бесценной; я поспешно оделся, быстро спустился в лабораторию. Минутная стрелка бежала по циферблату стенных часов; впервые за многие века мне захотелось остановить ее. Так мало времени… Не теряя ни тридцати лет, ни года, ни дня, мне нужно было ответить на ее вопросы: чего она не узнает сегодня, она не узнает никогда. Я положил в тигель кусочек алмаза: удастся ли мне когда-нибудь сжечь его? Ясный и упрямый, он сиял, пряча за прозрачностью секрет своей неприступности. Справлюсь ли я с ним, а еще с воздухом, с водой, со всеми привычными и загадочными веществами — успею ли? Я вспомнил старый амбар с запахами трав и порошков и рассердился: разве я не смогу сегодня же вырвать их тайну? Петруччо всю жизнь провел, склонившись над перегонными кубами, и умер, так и не проникнув в тайну веществ; кровь бежала по нашим венам, земля вращалась, а он не узнал и никогда не узнает их секрета. Мне мучительно захотелось вернуться в прошлое и осыпать его пригоршнями знаний, о которых он так мечтал, но это было невозможно, дверь захлопнулась… Когда-нибудь захлопнется еще одна дверь, Марианна тоже будет поглощена вечностью, а я не мог прыгнуть вперед, в конец времен, и добыть для нее желанное знание: нужно было ждать у реки времени, терпеть минуту за минутой ленивое ее течение. Я отвел взгляд от алмаза, обманчивая его прозрачность усыпляла меня, а спать мне нельзя. Тридцать лет, год, день — обычная земная жизнь, и ничего больше. Ее часы были сочтены. Мои тоже.