Все на пике. Начало эпохи нищеты
Шрифт:
Сам Биттнер, в конце концов, избежал процесса приручения, связанного с получением постоянной работы и заработком на жизнь. Он сам испытал достаточно свободы, чтобы понять, почему попугаи наслаждаются своей дикостью и решительно отражают любые попытки посадить их в клетку или приручить.
Тем не менее, и Биттнер, и попугаи существуют в состоянии парадокса: они дикие животные - в случае Биттнера, только метафорически - в преимущественно одомашненной среде. Они не аборигены, которые делают все возможное, чтобы пробиться в экосистеме, для которой они не развивались. Они с благодарностью принимают любую поддержку,
Попугаи, в основном вишнеголовые конуры (также известные как попугаи с красными масками), пришли из Южной Америки. Там, предположительно, они попали в ловушки. Некоторые из них могли ненадолго содержаться в качестве домашних животных перед побегом (или были намеренно выпущены на свободу своими разочарованными «владельцами»); остальные родились и выросли в дикой природе - не в их естественной среде обитания, а в садах и парках Сан-Франциско.
Биттнер увлечен странным делом. Он неопытный этолог и орнитолог-любитель. И его приверженность значительна: он каждый день часами проводит с попугаями, кормя их и наблюдая за ними. Он делает обильные записи; копит деньги на пленку, чтобы их можно было сфотографировать; и он иногда прибегает к сбору пожертвований у соседей, когда попугай заболевает и нуждается в наблюдении ветеринара. Попугаи становятся его ближайшими товарищами.
На протяжении всей книги и фильма мы знакомимся с отдельными птицами и узнаем их истории. Мы свидетели их ухаживаний, союзов, споров, рождений, болезней и смертей. Среди прочего мы узнаем Коннора, конюра с синей короной, который, хотя и в некотором роде изгой, потому что принадлежит к другому виду, чем остальные, сохраняет величавое и доброе присутствие; Тупело, жертва вируса, который рецидивирует каждый год у молодых птиц, которых Биттнер берет в свой дом, нянчит и глубоко к ним привязывается; и Мингус, сбежавший питомец с вишневой головой, который присоединяется к стае, а затем поселяется в
Коттедже Биттнера, избегая летать. У Мингуса свирепая привычка кусаться, но он демонстрирует милую черту - кивать головой вверх и вниз в идеальное время, когда Биттнер играет на гитаре и поет.
Самый поразительный аспект этого повествования - это окно в общество попугаев и в эмоциональную жизнь отдельных птиц.
Вот краткий абзац от Биттнера:
Общество попугаев сложное, но я не думаю, что оно настолько отличается от нашего. Это сообщество, состоящее из пар и отдельных лиц. Спарившиеся птицы ссорятся друг с другом и с другими парами. Некоторые любят друг друга. Большинство пар состоят в этом надолго, но некоторые разводятся.
Хотя стая функционирует как единое сообщество, никто не принимает решения за нее в целом. Когда попугай думает, что пора покинуть место кормления, он заводит об этом разговор. Если все полетят за ним, это решение сообщества. Часто некоторые птицы не согласны с общим мнением и остаются на месте.
Книга полна очаровательных анекдотов о поведении птиц. Вот один: когда одинокий маленький волнистый попугайчик («Смитти») ненадолго присоединяется к стае, почти все другие птицы его избегают. Коннор, однако, подружился с попугайчиком, позволяя ему есть крошки, которые он роняет, и даже иногда держит ногой кусок еды, чтобы гораздо меньшая птица могла его укусить. Это поведение трудно объяснить в строгих дарвиновских терминах. Что Коннор получил от этих отношений?
Конечно, это не увеличивает шансы на выживание или репродуктивный успех.
Наслаждаясь рассказом Биттнера о диких попугаях, я не мог не вспомнить то, что читал за эти годы о диких людях, то есть об описаниях общества охотников-собирателей или жизни среди племенных народов во времена первых европейских народов, вступивших с ними в контакт.
Возьмем, к примеру, отрывок из барона де Лахонтана, передающий утверждение гурона конца 17 века: «Мы рождены свободными и сплоченными братьями, каждый такой же великий хозяин, как и другой, а вы все рабы одного единственного человека. Я хозяин своего тела, я распоряжаюсь собой. Я делаю то, что хочу. Я первый и последний из своего народа ... подчиняющийся только великому Духу ».
Аналогия неизбежна: люди, живущие цивилизованной жизнью, подобны птицам в клетке. Пока мы остаемся в четко определенных социальных рамках (и если предположить, что нам посчастливилось родиться в зажиточном паразитическом обществе, а не в бедном, подвергающемся преследованиям буржуев), нас вознаграждают дешевой едой, а также комфортом и удобством во множестве форм: телевидение, торговые центры, глянцевые журналы.
У нас есть чаша для семян, жердочка, зеркало и игрушки. Чего еще может хотеть птица или человек?
Более того, жизнь в дикой природе непредсказуема. Ястребы ждут, чтобы схватить нас (жизнь дикого попугая или дрозда похожа на жизнь в многоквартирном доме с соседями, которые оказываются серийно убивающими людоедами). Но, конечно, мы, цивилизованные люди, сумели уничтожить почти всех крупных хищников, которые иначе могли бы уйти со случайным ребенком, больным двоюродным братом или суетливым дедушкой. Единственные хищники, о которых нам сейчас нужно беспокоиться, - это другие люди (кои гораздо опаснее).
Салишские мужчины стоят у вигвамов возле миссии святого Игнатия, резервация Флэтхед, Монтана, 4 июля 1903 года. Предоставлено: Северо-Западный музей искусств и культуры.
Подобно обществу диких попугаев, общество диких охотников-собирателей может быть чревато конфликтами. Очевидно, ссоры возникали из-за сексуальной ревности, еды и божьих законов.
Согласно расчетам Раймонда К. Келли в его книге «Общества без войны и происхождение войны», типичный уровень убийств даже среди более мирных обществ охотников-собирателей, находился в диапазоне от 40 до 90 смертельных случаев на 100 000 человек в год. Уровень убийств в современной Америке - 5,5 на 100 000, Германии - 1,1 или Нидерландах - 0,75.
В цивилизованном обществе есть полиция, законы, суды и тюрьмы, которые сдерживают уничтожение (отбросов общества). Тем не менее, у нас также бывают случайные войны, которые могут быть ужасающе смертельными (один из пятидесяти человек погиб во время Второй Мировой; Гражданская война в США имела такой же уровень смертности). Если б в наши дни я жил в Ираке, бесстыдно атакованном моими соотечественниками, то я мог бы обнаружить, что статистическая вероятность насильственной смерти в обществе охотников-собирателей явно предпочтительнее моих собственных шансов.