Все на пике. Начало эпохи нищеты

Хейнберг Ричард

Когда мы распространились по миру, мы убивали один вид мегафауны за другим. Только пробыв в определенных местах на протяжении тысячелетий, мы познали местные ограничения и разработали культурные формы, которые заставляли нас сохранять их. Факты свидетельствуют о том, что коренные американцы и австралийские аборигены не начинали как интуитивные экологи; они узнали это отношение в результате проб и ошибок.

В последнее время я провожу много времени в аэропортах и самолетах, поскольку я путешествую по всему миру, чтобы распространять

информацию о Peak Oil, поэтому я, как правило, меньше времени провожу дома. Я встречаюсь с интересными людьми, но износ неоспорим.

Действительно, большая часть этого эссе была написана в самолетах и автобусах, в аэропортах и отелях.

Они примерно такие же «неестественные», как и любая среда, которую можно найти. Здесь трудно принять всерьез слова Гэри Снайдера, процитированные выше (стр. 97): в любом из этих мест мало или совсем нет свидетельств дикости в общепринятом смысле (в аэропорту Тусона). Недавно я заметил несколько своенравных воробьев, тревожно щебечущих на стропилах билетного холла; хотя было приятно слышать и видеть их в этой стерильной среде, я опасался за этих заблудших существ).

Конечно, в самом широком смысле, как утверждает Снайдер, все, что люди делают, является «естественным», включая строительство и проживание в аэропортах, поскольку люди - не менее биологические организмы, чем бактерии, скорпионы, опоссумы, воробьи или попугаи.

В то же время различие между «естественным» и «неестественным» на каком-то уровне имеет смысл. В основе категории «неестественного» лежит описанная выше человеческая социальная конструкция (стр. 103) - разделение труда на полную ставку в контексте сельскохозяйственного производства и градостроительства.

Почему никакие другие животные не построили эквивалентные цивилизации? Почему нет у попугаев небоскребов, симфоний или супермаркетов?

Хорошо это или плохо, но мы, люди, обладаем определенными уникальными генетическими способностями. Мы всеядны - поэтому, как и другие всеядные животные (вороны, еноты, крысы, тараканы), мы умны и легко приспосабливаемся. У нас есть опущенная гортань, которая позволяет нам издавать самые разные вокальные звуки - отсюда и язык. И у нас есть противопоставленные пальцы, которые позволяют нам легко создавать и использовать инструменты. Благодаря языку и смекалке мы получаем способность обобщать и планировать наперед. Объедините эти возможности с постоянно развивающимися системами инструментов, и результаты будут потрясающими.

Хотя попугаев можно обучить говорить в контексте, большинство лингвистов сказали бы, что это качественно отличается от человеческого вербального общения. И конечно это так. Но если подумать, что это за разница и как она могла возникнуть, возникают вопросы:

Разве люди развили язык и инструменты, потому что они особенные и отличаются от других животных? Или люди стали особенными в своих глазах, потому что они разработали язык и инструменты? Большинство людей предполагают первое, но, похоже, это только увеличивает пропасть между нами и остальной природой.

Людей в целом легко не любить. Услышав о повсеместных пытках в тюрьме Абу-Грейб в Ираке

и глобальном уничтожении видов (около четверти млекопитающих и птиц теперь находятся под угрозой) или о любом из тысячи других безобразий, можно поймать себя на надежде, что Земля просто избавится от нашего вида скоро.

Но Биттнер напоминает нам, что люди - это не только это. Он пытается оставаться объективным, отстраненным наблюдателем за попугаями, чтобы завоевать доверие, но в конце концов ему приходится признать себе (и своим читателям), что причина, по которой он проводит время с птицами, заключается в том, что он их любит - а не только абстрактный духовный или эстетический смысл в некоторых из них.

Именно любовь заставляет его интересоваться повседневной жизнью конкретных птиц, с которыми он формирует узы на всю жизнь. Это любовь, которая держит его вместе, любовь дает ему возможность расти. Человеческое общество похоже: без воздействия мы не смогли бы преодолеть нашу конкурентоспособность достаточно долго, чтобы добиться чего-либо большего.

Более того, это наша способность продлить эту связь сочувствия, сострадания, интереса, и сочувствие через видовые барьеры, которые могут дать нам одну из последних возможностей вырваться из созданной нами клетки и один из последних шансов свернуть с нашего экоцидного пути. Я знаю, это звучит довольно глупо.

Все мы слышали это миллион раз: любовь дает нам смысл и делает жизнь стоящей. И люди способны проявлять необычайную любовь во множестве форм.

Может быть, потребуется пара попугаев, чтобы довести дело до конца.

В конце книги и фильма нас ждет приятный сюрприз: Марк находит девушку. Он также стал успешным автором и героем документального фильма. Он добился успеха - но долгим, окольным и поначалу бесперспективным путем. Он придерживался своего видения и своих принципов. Он (в основном) избегал клетки.

И книга, и фильм рассказывают нам о нас не меньше, чем о попугаях. Мы - своеобразный вид обезьян, явно не связанный с птицами (генетически мы ближе к полевкам, чем к попугаям). Тем не менее, на холмах Телеграф-Хилл мы видим отражение самих себя - таких, какие мы есть, какими мы были, и какими мы можем быть снова.

И нам напоминают, насколько одиноко может быть ограничение нашего внимания исключительно солипсистской человеческой матрицей, когда вокруг нас происходит гораздо больше.

6 Население, ресурсы и Человеческий идеализм

«Мочегород» - забавный, умный мюзикл отмеченный наградами.

Его действие происходит в городе будущего, где из-за серьезной и продолжающейся нехватки воды частные туалеты были запрещены. Гигантская корпорация Urine Good Company (сокращенно UGC) отвечает за все услуги с оплатой за мочу. Постепенно растущая цена по-прежнему остается приемлемой для благополучия. Немногим, но огромным массам бедняков приходится каждый день наскребать кучу мелочи, чтобы поссать. Это, как объявляет полицейский-рассказчик Офсер Локсток, является «центральным замыслом шоу».