Всё не то, чем кажется
Шрифт:
— Эй, возьми себя в руки, Беляшик, — шепчу я.
И это помогает.
Глава 14. Кони? Купим лучших, мать моя пчела
Теперь, когда Дрейк обрёл человеческий облик, наши планы немного меняются. Мы решаем отправиться в Медополье, купить лошадей и проделать остаток пути верхом.
— И всё-таки не понимаю, — говорю я, пока мы бредём по дороге. — Это ведь какое событие — парень превращается в дракона, крушит всё вокруг. Как слухи об этом не разошлись по всем королевствам? Где ты жил?
— Я жил за пределами королевств, — уклончиво отвечает он. — И думаю, люди там не хотели, чтобы об их городке поползли дурные слухи. Они сохранили всё в тайне.
— Надо же, какие неболтливые. Так где, говоришь, ты жил?
— Не хочу об этом говорить, — ставит точку Дрейк. — Давай поспешим, почти пришли.
Дневная жара тяжело опускается нам на плечи. В воздухе слышится пчелиное гудение — крылатые труженицы снуют там и сям, то направляясь к лугам Кривокосья, то возвращаясь к городку. Перед городком устроены пасеки.
Мы проходим мимо, любуясь затейливыми пчелиными домиками, и задерживаемся у ворот. Их створки навешены на столбы, покрытые причудливой резьбой — тут и цветы, и птицы, и пчёлы, конечно же.
— Смотри, это ты! — показываю я пальцем на что-то белое, толстое и с крыльями.
— Это птица, — не соглашается Дрейк.
Сам городок очень милый и опрятный. Всё, что в нём сделано из дерева, украшено резьбой, а всё, что украшено резьбой, расписано в яркие цвета. Мы как будто вновь на цветочном лугу.
Первым делом мы навещаем трактир под названием «Мать-пчела», дабы утолить жажду (и голод).
— Откуда будете, странники? — расспрашивает нас добродушная пухлощёкая трактирщица. Тёмные её волосы аккуратно заправлены под косынку. — Я Ганка, у нас можете и пить, и есть, и остановиться на постой.
— Мы из Пень-Осинок, — сообщаем мы. Похоже, Ганка не знает, где это, и я добавляю: — Из Второго королевства.
— Ах, мать-пчела! — всплёскивает Ганка руками, и её карие глаза округляются. — Даль-то какая! Что же вас занесло так далеко от дома?
— В Холмолесье нам нужно непременно, — говорит Дрейк.
— К бабуле, — ляпаю я.
— Что ж это вы с бабулей живёте в разных королевствах? — прищуривает глаз Ганка.
— Проезжал однажды через наши земли торговец, а бабуля ещё была не старая, поженились они да и уехали. А мы вот навестить хотели бы, — выкручивается Дрейк.
А он бы отлично вписался в нашу с Сильвией компанию.
— Мать-пчела, чего только не бывает в нашей жизни! — качает Ганка головой. — А вы вроде на братьев не похожи.
— Так мы не родные братья, а по отцам, — говорит Дрейк. — Отцы были братьями. А бабуля у нас одна, их мать.
— Вы пейте-кушайте, — хлопочет Ганка, ставя перед нами увесистые миски с пшеничной кашей. — Вот медовая вода, — и она добывает из-под пола запотевший кувшин. — Ежели что, я рядом... Ах мать-пчела, да иду я, иду! — обращается Ганка уже не к нам и спешит дальше, где её заждались другие постояльцы.
— Ты что с бабулей этой лезешь, — шипит мне Дрейк, зачёрпывая кашу. — Мы же договорились, что идём искать работу!
— Да не знаю я! Она вдруг сама с языка сорвалась, м-м-м, — отвечаю я, облизывая ложку. Каша здесь великолепная.
Наевшись от души, мы долго благодарим Ганку. Дрейк оставляет ей старинную золотую монету.
— Мать-пчела, да это же целое сокровище! — ахает она. — Каша столько не стоила.
Мы спорим: она пытается вернуть монету, мы настаиваем на оплате. Наконец трактирщица отсчитывает нам целый мешочек денег и утверждает, что всё равно осталась в большой прибыли.
И вот мы идём к местному рынку, сытые и ленивые. Нам нужно найти коней, и Ганка подсказала, у кого спрашивать.
Первым делом я покупаю гребень. Хоть Сильвия вечно корила меня за невнимательность к своему виду, но даже я устал причёсываться пальцами.
Продавец глядит на спутанную шевелюру Дрейка, подняв брови, и добавляет ещё один гребень в подарок.
Затем я убеждаю своего спутника купить медовую вату. Она так и тает на губах, подобной я не ел даже во дворце. Дрейк между тем всё стоит со своей порцией, глядя на неё.
— Ешь наконец, это очень вкусно! — говорю я ему.
Он решительно вгрызается в середину ватного облака. На его лице тут же возникают здоровенные седые брови.
— М-м-м, необычно, но действительно вкусно, — кивает он. — Что ты смеёшься?
— Что вы, дедуля, — хихикаю я, — как можно смеяться над почтенной старостью!
Он всё стоит в недоумении и то хмурится, то поднимает бровь. Я бы и рад уже сказать, в чём причина, но помираю со смеху, не в силах вымолвить хоть слово.
Наконец я роюсь в мешке, вынимаю зеркальце, которое мы прихватили из сокровищницы, и показываю ему. Дрейк, негодуя, приводит себя в порядок.
Нам приходится отойти к колодцу и набрать воды — я хочу запить непрекращающуюся икоту, а мой спутник спешит умыться, поскольку его брови вызвали повышенный интерес у пчёл.
Но вот мы добираемся до рядов, где продают всякое зверьё.
Громко кудахчет недовольная курица, мычит телёнок. Галдят гуси, лает увязавшийся за хозяином пёс. И над всем этим — людской гомон: «Покупаем! Продаём! Кому цыплят, все курочки! А вот гусь, жирный гусь! Свинка, беленькая, как яичко! Парень, купи свинку, не пожалеешь!».