Все они почему-то умирали
Шрифт:
Пафнутьев решил, что вопрос ясен и пора приступать к действиям, решительным и необратимым. Он вынул телефон, набрал номер и долго, достаточно долго ждал, пока на том конце провода поднимут трубку. Наконец, в ней что-то пискнуло, крякнуло, охнуло, и раздался сонный голос Халандовского:
– Слушаю.
– Пафнутьев беспокоит.
– Паша, имей совесть! Так нельзя! Водка нагрелась, мясо остыло, реклама летающих прокладок только что закончилась! Не понимаю, что происходит?
– Я мчусь, Аркаша!
– Только не сбавляй скорости!
– Со
– Без меня, – сказал Андрей негромко, но таким тоном, что спорить с ним никто не посмел.
– Андрюша набрал такую скорость, что наверняка пронесется мимо. Но зато стонет от нетерпения Шаланда... Ты ведь хотел видеть Шаланду?
– Ребята, – расплылся в счастливой улыбке Халандовский – его улыбка чувствовалась даже по телефону. – Вы меня не разыгрываете? Вы в самом деле едете?
– Мы несемся, Аркаша! Мы несемся со страшной скоростью!
– Тогда не отвлекайте меня от дела. Я должен кое-что приготовить. Двадцать минут мне хватит.
– Нам тоже.
Пафнутьев набрал еще один номер.
– Георгий Георгиевич? Это вы?
– Ну? – насторожился Шаланда. Да, он больше всего на свете боялся розыгрышей, боялся, что над ним будут смеяться, показывать пальцем и делать за его спиной непристойные телодвижения.
– Через пять минут мы будем у подъезда твоей конторы. Ты впрыгиваешь в машину, и мы несемся дальше.
– Куда, Паша? По-моему, мы уже в таком тупике, в такой, прости меня...
Но Пафнутьев великодушно не дал Шаланде произнести неприличное слово, перебил его решительно и твердо:
– Мы несемся туда, где цветут рододендроны, где играют патефоны, где улыбки на устах!
– Неужели на земле остались такие места? – печально спросил Шаланда.
– Нас там уже ждут. Повторяю – через четыре минуты мы тебя подхватываем на ходу и несемся дальше. Пока не отцвели рододендроны, не затихли патефоны, не угасли милые улыбки на юных устах.
– Слушай, а Худолей-то оказался прав...
– Скажешь ему об этом сам, – прервал его Пафнутьев и, выключив телефон, сунул его в карман.
Халандовский встречал гостей в красном халате, торжественный, свежевымытый и свежепричесанный. На ногах у него были новые шлепанцы, на плече – белоснежное льняное полотенце.
– Прошу! – сказал он радушно и сделал широкий жест в глубину квартиры.
Когда Пафнутьев первым прошел в комнату, он обессиленно прислонился спиной к двери – небольшой журнальный столик оказался накрытым. По кругу стояли тарелочки, возле каждой лежали нож и вилка, в центре возвышалась большая тарелка с холодным, только что нарезанным мясом, от которого исходил дурманящий запах и слабый, почти неуловимый, но все-таки присутствующий дух специй. Тут же стояли баночка со свежим хреном и блюдечко с нарезанным лимоном. Пластинки лимона были настолько тонкими, что сквозь них можно было читать газету.
А дальше произошел конфуз.
Не сговариваясь, гости, каждый, полагая, видимо, что он один столь щедрый и необычный, выставили один за другим три литровые бутылки виски. Они возвышались на столе, как три световых столба, уходящих в небо и обещающих бескрайние космические выси духа и наслаждения.
Когда в комнату вошел Халандовский, держа в руках тарелку с рваными кусками лаваша, и увидел полыхающие над столом, над миром, над сознанием золотистые четырехгранные бутылки, он изумленно вскинул бровь, но быстро справился с растерянностью.
– Я смотрю, здесь собрались сплошь одни сэры, пэры и лорды? – спросил он.
– Собралась нечистая на руку челядь, – ответил Пафнутьев.
– Значит, так, ребята, – Халандовский замер, собираясь произнести нечто важное. – Я чрезвычайно благодарен за то, что вы в столь поздний час нашли возможность посетить меня и уделить немного времени. Но в этом доме, как и в каждом другом, свои законы... Надеюсь, они вас не огорчат, – с этими словами Халандовский, подхватив три бутылки виски, отставил их в сторонку. После этого удалился на кухню и вернулся с заиндевевшей бутылкой «Смирновской» водки. И водрузил ее на то самое место, где только что полыхало золотом виски.
– Возражений нет?
– Сплошь одни предложения, – уверенно заявил Пафнутьев и сел к столу на свое обычное место. – Жора, – обратился он к Шаланде, который не знал, как подступиться к столу, где ему позволено приземлиться. – Садись рядом. Со мной тебе будет уютнее. Худолей разберется, где втиснуться, хозяин вообще может не присаживаться, ему придется постоянно бегать на кухню. – Пафнутьев еще раз окинул радостным взором стол, отметив и холодную свинину, и баночку с хреном, и тончайшие кольца лимона, и бутылку, которая в тепле все это время продолжала туманиться и привлекать взгляды.
– Нет, Паша! Чуть попозже, как ты иногда выражаешься. – Халандовский мягко отвел в сторону пафнутьевскую руку, которая уже потянулась было к сверкающей инеем бутылке. – Должен сказать, что я чрезвычайно благодарен присутствующему здесь впервые моему почетному гостю Георгию Георгиевичу, – Халандовский поклонился Шаланде.
– За что? – и удивился Шаланда, и покраснел от удовольствия, смешался в благодарном смущении.
– Несколько вечеров подряд с помощью вот этого приспособления, – Халандовский кивнул в сторону телевизора, – вы брали на себя тяжкий труд рассказывать мне об ужасных событиях, происходящих в доме Объячева. Должен сказать, это был рассказ грамотный, честный, откровенный, что в наше время встретишь далеко не всегда.
Столь наглой и беззастенчивой лести Шаланда не слышал в своей жизни, но, как ни странно, халандовские слова принял всерьез и склонил большую свою, тяжелую, кудлатую голову.
– Но я ничего, Паша, не слышал об этом расследовании от тебя... Может быть, и ты найдешь два словечка?
– А! – Пафнутьев небрежно махнул рукой. – Ничего особенного, ребята, ничего особенного. Все как обычно. Можно даже сказать, что иначе и быть не могло. Рано или поздно все должно было закончиться именно так.