Всё от земли
Шрифт:
И даже потом, когда вышпалилась неподалеку железная дорога и зааукали сытые паровозы по весенним ночам, темным и до того тихим, что слышно было, как шипит и потрескивает, сгорая, чья-то падающая звезда, Лежачий Камень остался лежачим камнем.
Поговорки эти, — да и паровозы тоже, — тамошних жителей не касались и не трогали, все они от мала до велика испокон веку холили свою землю, считали лучшим удобрением соль на рубахах, никакой другой работы не знали и так облагораживали ее, что действительно хоть в квашню.
Но Лежачий Камень рос, а гектары оставались те же, и на них давно уже отсеивались в сжатые сроки и отжинались тоже, и сколько бы не
И вот оно, письмо с целины. Писал брат сестре и не то, чтобы звал или сманивал, этого Сашка и в уме не держал, понимая прекрасно, что Шуре с ее Семеном и в Лежачем Камне живется не кисло: он — заведующий складом горючего, она — комбайнер, это во-первых, а во-вторых — свой дом-крестовик, огород соток на пятьдесят, своя баня и хозяйство — одного крупного скота — того и гляди пригон унесут на рогах, а в-третьих — шестеро теперь уж парней у них, старшему — восемь, младшему — два, и поэтому Сашка просто писал, как пишут только вчера демобилизованные солдаты:
«…а земли и простору здесь, дорогая сестричка, от неба до неба, глянешь — и душа с телом расстается».
Александра сперва сама перечитала письмо на несколько рядов, потом подала мужу. У Семена тоже пересохло во рту, но Семен виду не показал.
— Это куда это его занесло, космополита?
— На Северный Кавказ. Вот гляди, — повернула она конверт лицом к мужу. — Вот: Сев. Каз. обл.
— Сама ты Кавказ, — улыбнулся Семен. — Северо-Казахстанская область это пишется так.
— А где она? Разве не на Кавказе? Ох, там и тепло, говорят. Это бы ведь ни пимов, ни дров не надо.
Семен опять усмехнулся. Повертел листок, собирая с полей письма приветы и поклоны чуть ли не всему Лежачему Камню и качая головой.
— Ладно же он стосковался, энтузиаст.
— А может… и мы махнем туда?
— Сиди, прижми седало. Махнем… Было бы у нас по хвосту, а то ведь по три.
На том их семейный совет и кончился.
И назавтра утром, будто вчера и не было никакого намека на поездку куда-то, она нарочито громко шуршала комбинезоном, влезая в него, как ящерица обратно в линьку, сброшенную до срока, назначенного природой. Влезает и посматривает, когда привычно дрогнут длиннющие не по-мужски Сенькины ресницы и сголубеют глаза, но у Семена сегодня первый выходной за все лето, и шорохом его не проймешь.
— Симеон-праведник, проснись. Да слышишь или нет — опаздываю!
— А ты п… поспешай.
— И так уж спотыкаюсь, аж отсырело везде. Баню не истопишь тут?
— К-к скоки?
— Да к послеобеду где-то. Так что шибко не залеживайся.
— А-а… А встаю.
Баню во все времена в Лежачем Камне топили жены, но Семену такая ли подруга жизни досталась — к сердцу нельзя было прижать, а прижал — ей уж приспичивало рожать. Рожала Александра исключительно сыновей, и если не двойню, то одного обязательно, и четыре года подряд. В благодарность за это и не позволял он жене не то ли что полведра воды принести — спички горелой с полу поднять ни до, ни после родов, ни между ними.
Мало-помалу приучился бывший командир танковой роты топить и русскую печь, и русскую баню, и уже не доверял потом эту работу никому и только посмеивался, когда лежачинские кержи пытались раззудить его, называя то ли в шутку, то ли взаболь истопником двора Ее Величества Александры.
И не успела зевнуть за ней избяная дверь, сбросил на пол Семен отерпшие от долгого спанья на
Передохнул, пролез в гимнастерку, постоял на горничной порожке, любуясь потомством. Его колодка. И работа его.
Ребятишки, все шестеро, спали вповалку поперек широченной кровати, изготовленной по спецзаказу лежачинским краснодеревщиком еще деду Семенова деда и переходящей по семейной традиции к старшему сыну при разделе с родителями. И посыпает теперь на ней Семеново семя, доброе в него, русое в него, курносое в него, в него с длиннющими не по-мужски ресницами.
— Экипаж, подъем! Боевая тревога. А ну, танкисты, кто с батькой баню топить?
Что? Баню топить? Все, конечно. Ссыпались с кровати и, как утиный выводок к луже, — к тазику с водой.
— Умылись? Порядочек в танковых войсках. И задача ясна? Ой, молодцы. Тогда — за мной!
Топка бани начиналась с выбора дров под сараем.
— Ну-ка, мужики, пошевелите мозгами, почему мы их не под открытым небом складываем?
Молчат.
— О-о, а еще крестьяне. Всему сельскому хозяйству надежная крыша нужна. Под ней и люди, и дрова дольше сохраняют свои особенности. Жар, дух, породу. А это от земли с ее соками приобретается и передается, как по крови. О, кстати. Наша фамилия откуда идет? Из болгар! — тряхнул отец кулаком над головой. — Когда мы их освобождали от немцев, так они нам на память старинные денежки дарили. Монетки. Да вот с баней управимся, найду, покажу я вам. Где-то в коробке с орденами должна быть. По-русски — гривенник… Ну, десятикопеечный, — уточнил Семен, заметив, что ребятишки хоть и украдкой, но переглянулись. — Теперь поняли? О! По-русски, значит, гривенник, по-болгарски — галаган. А болгары — самые древние славяне. Так что, товарищи Галагановы, вникайте. Нам в городах не жить, не той, сыны, мы династии. Я, когда меня комиссовали, мог какой угодно адрес выбрать, даже Москву. Как офицер, и как защищал ее, и боевых наград у отца вашего, сами знаете, сколько, а я нет, говорю, выписывайте проездные документы до Лежачего Камня и можете смело заносить его в архивные данные как постоянное место жительства.
Семен боком двигался вдоль высокой поленницы, высматривая березу позакомелистей — для накала — и попутно осинку на потом, для очистки от сажи каменки и для легкости банной атмосферы, объясняя сыновьям все эти «что», «почему» и «зачем», хотя все эти «что», «почему» и «зачем» они на себе каждую субботу испытывали, парясь в первом жару вместе с отцом, который где-где, а на банном полке ни их, ни себя не щадил, ни веник. Летом ребятня сама расползалась из бани, зимой отец рассовывал их себе под тулуп, приносил в дом и, как красный товар, доставал по одному из-под полы и бережно раскладывал по лавкам.
— Обалдел, что ли, наварил их, как раков, — падала мать в подпол за квасом, который не переводился у нее никогда.
— Отойдут, не клохчи, — успокаивал Семен, принимая запотевший кувшин. — Зато уж никакая хвороба не доспеется. По эффективности профилактики, если хочешь знать, так вот такая баня, как наша полуземлянка, выше десятиэтажного министерства здравоохранения.
И поэтому никогда не жалел Семен для чистоты телесной ни дров, ни воды, ни труда своего. А сегодня уж и подавно сам бог велел: у него первый выходной за всю посевную, сенокос и уборочную, у Александры остался последний гектар обмолотить, и старшему сыну в понедельник первый раз в первый класс.