Все оттенки черного
Шрифт:
Они уехали?
Константин уже хотел уйти, когда одна из деревянных панелей в дальней стене кабинета бесшумно отошла в сторону, и в комнату вошла его королева.
– Анна!
– Котик? – Девушка удивленно улыбнулась. – Ты искал меня?
Она выглядела потрясающе: глаза блестят, смуглые щеки горят румянцем, полные губы чуть приоткрыты.
– Да. – Куприянов вошел в кабинет и остановился: из проема в стене появился Зорич.
Резкий укол в сердце: что они делали там вдвоем?
«О чем ты думаешь? Она же его дочь!»
– Добрый день, Константин Федорович, – сдержанно кивнул Зорич, спокойно вытирая полотенцем испачканные чем-то красным руки.
Из потайной комнаты послышался тихий плач. Или стон? Протяжный, тоскливый. Куприянов вздрогнул. Снова посмотрел на красные руки старика, заметил подозрительные пятна на его черном балахоне, перевел взгляд на бесстрастные черные очки.
– Ты был у адвоката? – Анна положила руку на плечо Константина.
– Да.
Стон раздался вновь. Невозмутимый Зорич бросил красное полотенце на стол, задвинул панель и спокойно посмотрел на Анну. Девушка ласково обняла Куприянова:
– Пойдем в мою уборную, Котик.
– Конечно, – опомнился Константин.
Но, выходя из кабинета, Куприянов был на сто процентов уверен в том, что черный балахон Зорича насквозь пропитан кровью.
– Стало быть, Забытую пустынь ищете? – Дородная селянка с приветливым круглым лицом облокотилась на забор и внимательно посмотрела на Веру.
– Да, – кивнула та в ответ. – Вы не могли бы подсказать, как нам проехать? Мы немного заплутали.
– Конечно, подскажу. Угощайтесь, пожалуйста.
В руках у селянки была корзинка, полная спелой клубники, и Вера с благодарностью взяла предложенную ягоду. Сочную, только что сорванную, вкус которой не может сравниться ни с чем.
– Да и не заплутали вы, – селянка улыбнулась. – Дорога в пустынь через нас идет. Кушайте еще.
– Спасибо. – Отказаться было невозможно, и Вера надкусила еще одну ягоду. – Мы не знаем, как дальше ехать.
– А дальше совсем просто. – Селянка махнула рукой в сторону поля. – По дороге до развилки едете, там направо, и никуда сворачивать не надо, колея сама приведет. Версты три всего.
– Спасибо огромное…
– Подожди…
Вера понравилась селянке. По всему видать, женщина не простая, но не из чванливых: машина блестящая, с шофером, а спрашивать дорогу сама вышла, разговаривает вежливо, а у самой глаза грустные-грустные, тоскливые, а значит, не из любопытства в Забытую пустынь едет, наслушавшись историй разных, а по делу важному, возможно, горькому. А в беде все равны, и помогать каждому надо, господь за это воздаст.
– Ты вот что, – женщина доверительно наклонилась к Вере, – ты вот что, сестра, ты пешком в пустынь иди.
В ореховых глазах Веры мелькнуло недоумение:
– Почему? Проехать нельзя? Или они не любят…
– Им все равно, – улыбнулась селянка. – Они всем помогают, хоть бы ты на трех «Мерседесах» приехала.
– Тогда почему?
– Они помогают, – тихо ответила женщина, – помогают, а не спасают. Бороться все равно тебе самой придется, и вера в тебе должна быть крепкая. Если ты сама сильной не будешь, то помощь тебе без толку будет – все одно пропадешь.
Несколько секунд Вера смотрела в лучистые глаза селянки, но ни тени насмешки не увидела в них, только понимание и сочувствие. И добрый совет.
– Кажется, я понимаю. – Вера покачала головой. – Спасибо вам.
– Мне-то за что, господи, – махнула рукой женщина. – Ты им только денег не предлагай. А захочешь отблагодарить, спроси, они сами скажут, что надо.
Проследив, как Вера подошла к шоферу, что-то сказала, отрицательно покачала головой и направилась в сторону поля, селянка улыбнулась, проводила взглядом одинокую фигурку и подошла к недоумевающему шоферу:
– Молочка не хотите? Утреннее, еще теплое.
Забытая пустынь появилась вдруг. Вера взобралась на очередной пригорок, и впереди открылся идиллический вид: потемневшие от времени деревянные постройки, среди которых выделялись невысокая церквушка и амбар.
Пришла.
Только теперь она окончательно поняла, насколько права была безвестная и добрая селянка, посоветовавшая ей добираться до пустыни пешком. Насколько по-другому увидела она эту забытую обитель. Три километра под палящим солнцем вымотали Веру, но вместе с тем заставили собраться, стиснуть зубы, поверить в себя. У нее сломались каблуки, и она выбросила туфли. Ее мучила кошмарная жажда, но Вера приказала себе забыть о ней. Исколотые босые ноги, потрескавшиеся губы – все это стало неважным, когда она увидела скромные строения обители.
Она верила.
Женщина вошла в ворота, и Вера укрепилась в ней навсегда, ибо впервые за многие дни она почувствовала себя по-настоящему защищенной. Здесь не было высоких стен, немногочисленные монахи, в простых черных рясах, занимались повседневными делами, но Вера чувствовала, что Зло, присутствие которого незримо ощущалось все последние дни, не сможет проникнуть в обитель. И на ее глазах блеснули слезы.
Вера перекрестилась, прошла через дворик, едва взглянув на то, как пожилой монах переливает воду из колодезного ведра. Чистую, хрустально чистую, холодную воду! Ее журчание не привлекло Веру. Она подошла к церкви, снова перекрестилась, вошла в прохладный полумрак зала и…
…и разрыдалась.
– Там, в Коломенском, я почти сдалась, – Вера говорила едва слышно, но уверенно. – Когда Анна добралась до меня в церкви, я подумала, что все напрасно, что никто не сможет остановить ее. Я едва не сошла с ума от ужаса.
– Ты боялась за себя?
– Да, – призналась Вера, – за себя. Наверное, в первую очередь за себя. Но еще… ведь это неправильно! Так не должно быть! Кто-то должен остановить Анну! Остановить Зло!
– Кто? – Алексей, молодой монах, совсем молодой, почти подросток, заглянул женщине в глаза. – Кто должен остановить?