Все разбитые осколки
Шрифт:
Лукас.
Мой сводный брат.
Если бы не большое серебряное кольцо на среднем пальце его правой руки, я бы не догадался, что это он. Но кольцо было реликвией, принадлежало нашему отцу и перешло к Лукасу после его смерти.
Наверное, какая-то часть меня надеялась, что мой старший брат еще жив, какая-то безнадежная часть все еще верила в это, но нет, Габриэль был прав. Лукас был мертв, и уже давно.
Габриэль…
Он пришел за своей женщиной, Амелией, и его было не остановить. Я все еще был зол на него. Чертовски зол, потому что он пытался обвинить меня во всем этом гребаном дерьме, как будто я имел какое-то отношение к многочисленным нападениям на город. Но я был на его стороне, я всегда был там, даже если не показывал этого.
Ашер, мой близнец, был ослеплен непонятными эмоциями и не мог забыть о том, что Сэйнты забрали нас у матери, когда нам было всего шесть лет, но я знал, что это благословение.
Камилла, мать Габриэля и Лукаса, может, и ненавидела нас — не то чтобы я ее винил, в конце концов, мы были напоминанием о неверности ее собственного мужа, — но все остальные — наш отец, Габриэль, Лукас — относились к нам как к родным. Ашер думал, что с нами обращались иначе, чем с нашими сводными братьями, но это было не так. Их били и кричали на них так же, как и на нас. Методы у них были отвратительные, но в конце концов мы превратились в бессердечных людей, какими и должны были быть Сэйнты. И я забочусь о своей семье. Сильно.
Даже малышка Амелия, которая прожила в семье всего несколько месяцев, уже успела полюбиться мне своими характером и защитой своего сына, моего племянника.
И именно поэтому я был здесь.
Я следил за машиной, которую мне приказал не преследовать сам Габриэль.
Но нет, я не выполнял этот проклятый приказ. Странное предчувствие заставило меня выйти из дома через десять минут после того, как Габриэль ушел, и я оказался здесь. Я провел на улице минут двадцать, осматривая все вокруг, но ничего не обнаружил: ни шума, ни движения… ничего, как будто здесь вообще никого не было. Но у входа стояла машина Габриэля. Он был здесь, а значит, и Амелия тоже.
И это, хотя я и не осознавал этого в тот момент, было концом внутренней войны.
Я молча крадусь по узкому коридору, все дальше от гниющего трупа брата и к последней двери. Внутри я слышу голоса, приглушенные огромной дверью, но в моей голове возникает ощущение узнавания.
Крик прорывается сквозь пространство, он такой грубый, такой полный агонии и отчаяния, что я едва не падаю на колени прямо здесь. Я слышу крики, мужские, женские, хриплый голос, умоляющий и просящий, и жестокий смех в ответ.
— Я думаю, что ее боль
Ашер.
Это был голос Ашера.
Нет, нет, не может быть. Не мой близнец. Не мой брат.
— Не смотри, — голос Амелии мягкий, даже когда я знаю, что ей больно. — Не позволяй, чтобы это было последнее, что ты видишь.
— Малыш, — голос Габриэля звучит захлебываясь, забитый эмоциями. — Ашер, пожалуйста.
Весь мир качается под моими ногами с такой силой, что на мгновение я действительно поверил, что земля затряслась от такой силы. Нет. Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Ашер смеется над мольбой нашего брата, и я больше не могу этого выносить. Я чувствовал, как это оцепенение распространяется по мне, начинаясь в голове и проходя по телу, как воды в реке. Я выпрямляю спину, выравниваю дыхание и толкаю дверь.
Габриэль замечает меня, и на его лице мелькает страдание, а затем Ашер поворачивается ко мне.
— Атлас?
Я осматриваю комнату, вижу кровь, стекающую по рукам Габриэля, который борется с металлическими ограничителями, пытаясь добраться до своей жены, своей любви, Амелии. Вижу кровь на руках Ашера, но она принадлежит не ему, а Габриэлю и Амелии, а затем вижу Амелию…
Милая Амелия…
С поднятым платьем, оттянутыми в сторону трусиками и кровью. Так много чертовой крови, льющейся из того интимного места между ее ног. Это сделал Ашер.
Это сделал мой близнец.
Нет.
В тот момент я чувствовал безудержную ярость.
Я вспомнил каждое нападение, каждое предательство, ненужные смерти, угрозы… Ашер сделал все это, и ради чего?
Он не был моим близнецом. Больше нет.
Я ничего не чувствовал, осторожно и точно ступая по пространству, пыль и гравий шевелились под ногами.
— Давно пора, — злорадно улыбнулся мой близнец.
Но я не улыбнулся. Я не помнил своей последней улыбки и полагал, что мы принимаем счастье как должное, потому что после этого я уже никогда его не почувствую.
Я достаю спрятанное под курткой оружие, поднимаю его и наблюдаю, как брови Ашера сходятся в замешательстве.
Я без колебаний нажимаю на курок.
Пуля пробивает голову Ашера, кровь брызжет повсюду, на Амелию, на меня и на стены.