Все себя дурно ведут
Шрифт:
В то время никто, казалось, не смог бы стать лучшим посланником этого изысканного потерянного мира, чем сам Хемингуэй, – благодаря тому, что пиар-машина рекламировала его наряду с персонажами «И восходит солнце». Люди, отвечавшие за маркетинг романа Хемингуэя, прекрасно сознавали, как им повезло: они получили два заманчивых сюжета по цене одного. Вскоре стало очевидно, что на самого Хемингуэя аппетит у публики ничуть не меньше, чем на его произведения, и писатель вместе со своей командой был только рад угодить ей. Так возник автор новой породы – мозговитый, но мускулистый, ничуть не похожий на Пруста и подобных ему невзрачных отшельников. Почти сразу после выхода романа «И восходит солнце» по меньшей мере в одном СМИ отметили возникновение «культа» Хемингуэя на двух континентах сразу.
Никто не рекламировал Хемингуэя лучше, чем он сам. Коммерческая жилка у него была развита гораздо сильнее, чем у большинства его конкурентов, вдобавок Хемингуэй обладал почти свирепой решимостью. Ему было 22 года, когда в конце 1921 года он впервые
8
Иностранный работник или сотрудник предприятия, работающий за границей. – Примеч. пер.
9
«страстно желал стать…»: Арчибальд Маклиш, «Воспоминания» (Archibald MacLeish, Recollections, Amherst: The University of Massachusetts Press, 1986), стр. 44.
«[Он] хотел стать великим писателем, – писал он об одном из персонажей своих рассказов примерно в то же время, хотя с таким же успехом мог бы говорить о самом себе. – И был уверен, что станет им… Он почти свято верил в это. Со всей серьезностью» [10] .
Тем, кто впервые познакомился с ним в Париже, казалось, будто его назвали весьма уместно – Эрнест [11] . В итоге он продемонстрировал свою способность достигать благородных целей отнюдь не благородными средствами и способами. И автор, и его дебютный роман стали порождениями тщеславия, не ведавшего раскаяния и порой граничившего с отчаянием. Даже в первые недели и месяцы после прибытия Хемингуэю было мало просто наслаждаться прелестями Парижа и окружающей обстановкой. Он хотел не только выделиться из числа соотечественников-экспатов, но и заткнуть их за пояс.
10
Пропущенный отрывок из рассказа «На Биг-Ривер» Эрнеста Хемингуэя, цитируется по изданию: Карлос Бейкер «Эрнест Хемингуэй: история жизни» (Carlos Baker, Ernest Hemingway: A Life Story, New York: Charles Scribner's Sons, 1969), стр. 132.
11
От англ. earnest – серьезный, ревностный. – Примеч. пер.
Своим трудолюбием Хемингуэй прославился на весь Париж. Боже упаси какого-нибудь доброжелателя помешать его сеансам литературного творчества на террасе его излюбленного кафе – «Клозери де Лила»! [12] Хемингуэй клеймил позеров от литературы, растрачивающих впустую драгоценные часы на пьянство и сплетни в таких заведениях, как кафе «Ротонда». Видимо, он ставил писательство превыше всего – в том числе превыше Хэдли и собственного сына, который родился через два года после начала их парижской авантюры. Для Хемингуэя «семейная жизнь была врагом успеха», по словам еще одного его сына, Патрика. «Он часто говорил, что умение быть хорошим мужем и заботливым отцом… не оценит рецензент, пишущий отзыв на книгу» [13] .
12
В «Рождении новой школы», главе из «Праздника, который всегда с тобой», Хемингуэй пишет о том, как его злили попытки отвлечь его от работы в ранние годы. Всякого, кто мешал ему в «Клозери», ждала стандартная реакция: «Какая нелегкая тебя принесла, сукин сын?» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 170.
13
«Семейная жизнь была…»: в интервью Патрика Хемингуэя Лесли М. М. Блум, 30 июля 2014 г.
В то время многие экспаты были движимы большими литературными стремлениями, однако помимо удачи, трудолюбия и явного таланта Хемингуэю достался еще один козырь, каким не обладали другие: особая разновидность харизмы. Компанейский, умный, привлекательный, он по праву мог считаться завидным трофеем. Уверенный в своей правоте, Хемингуэй притягивал к себе людей, как пламя – мотыльков. Все это свойства просто популярной, но еще не харизматичной личности. Хемингуэй умел внушать рабскую преданность при первых же встречах, однако никто не мог четко сформулировать, чем именно он привлекает своих сверстников. Кое-кто приписывает его притягательность остроумию и утверждает, что Хемингуэй излучал ауру азарта [14] . А может, дело было в его заразительном энтузиазме, будь то к ледяному «сансерру», отважным тореадорам или рыбе, попадающей из Сены прямо на сковородку. Или же он был превосходным слушателем – вдумчивым и внимательным.
14
«Остроумие и аура азарта»: в письме по электронной почте от Валери Хемингуэй, адресованном Лесли М. М. Блум, 26 мая 2015 г.
«Если вы разбирались в розах, Хемингуэй был готов беседовать с вами о них до тех пор, пока не узнавал то же, что и вы, – вспоминает его друг Джозеф Драйер. – Он не скупился на ободряющие улыбки и вопросы. Было лестно видеть, что тебя слушают вот так» [15] .
И лишь после окончания разговора до собеседника доходило, что теперь Хемингуэй знал о нем все, почти ничего не рассказав о себе.
Даже у самых яростных недоброжелателей Хемингуэй вызывал одержимость; некоторые из них возмущались его успехами, несмотря на то, что усердно помогали ему возвыситься. Один из первых издателей Хемингуэя так и норовил назвать его «звездным юнцом» и «дутой величиной», однако посвятил ему в своих мемуарах немало страниц.
15
«Если вы разбирались…»: Джозеф Драйер в интервью Лесли М. М. Блум, 16 мая 2014 г.
«Он умел заставить людей говорить о нем», – вспоминал Морли Каллахан, бывший коллега Хемингуэя по газете «Star», выходившей в Торонто [16] .
Перед Хемингуэем не могли также устоять наставники с обширными связями, причем еще до того, как он опубликовал хотя бы строчку художественной прозы. Не успев прожить в Париже и нескольких недель, Хемингуэй обаял сразу два божества модернистского движения – Гертруду Стайн и поэта Эзру Паунда. Они стали первыми из множества видных деятелей, которые могли бы заявить о том, что оказывали ему поддержку. Вероятно, ни один другой писатель не имел такого количества покровителей.
16
«Он умел заставить людей…»: Морли Каллахан, «То лето в Париже: воспоминания о запутанной дружбе с Хемингуэем, Фицджеральдом и другими» (Morley Callaghan, That Summer in Paris: Memories of Tangled Friendships with Hemingway, Fitzgerald and Some Others, New York: Coward-McCann, Inc., 1963), стр. 26.
«Когда он знакомился с этими людьми, его произведения воспринимали не обособленно, а в сочетании с самим автором, – говорит Валери Хемингуэй, которая в последние годы творчества Хемингуэя была его секретарем и позднее стала его невесткой. – Хемингуэй был обаятельным, но отнюдь не праздным человеком. Умел пускать в ход свое обаяние, когда у него появлялась цель» [17] .
Эти корифеи приглашали молодого Хемингуэя к себе в гости, учили его тому, что знали сами, помогали лепить из него продуктивного современного писателя, каким он и стремился стать. Все это время он наблюдал и прислушивался, попивая их чай и спиртное. Вскоре самые осведомленные и авторитетные парижские писатели, редакторы и привратники литературного мира также сложили свои ресурсы к его ногам. Хемингуэй взял то, что ему понадобилось, и сразу двинулся дальше, отплатив большинству покровителей за их щедрость весьма неожиданным, мягко выражаясь, способом.
17
«Когда он знакомился…»: в интервью Валери Хемингуэй Лесли М. М. Блум, 20 декабря 2013 г.
Но несмотря на покровительство всех этих людей и собственные стремления, долгое время Хемингуэю попросту не удавалось пробиться. К 1923 году неудачи доводили его буквально до помешательства. Казалось, очередной рассказ Фицджеральда появляется в крупнейших американских изданиях чуть ли не каждый месяц, а публиковать рассказы Эрнеста Хемингуэя не желает никто. В конце концов два небольших парижских экспатриантских издательства приобрели два маленьких сборника стихов, очерков и рассказов Хемингуэя. Эти брошюрки служили образцами его новаторского стиля, однако внимания массового читателя к нему не привлекли: по сути дела, в обращении оказалось менее 500 экземпляров обоих этих изданий.
Но тем немногим, кто прочитал их, эти рассказы дали заманчивую возможность мельком увидеть, каким может оказаться роман авторства Хемингуэя. В те времена рассказы во многом определяли доходность журналов, однако роман-бестселлер по-прежнему считался заветной мечтой. Будущее Хемингуэя без лишнего шума обсуждали те, кому могла бы принести прибыль созданная им крупная форма. В Нью-Йорке один американский издатель с грустью писал приятелю в середине 20-х годов: «Первый роман Хемингуэя сумел бы всколыхнуть страну» [18] . Для Хемингуэя пришло время совершить решительный шаг.
18
«Первый роман Хемингуэя…»: в письме Альфреда Харкорта Луису Бромфилду, осень 1925 г., процитированному в письме Эрнеста Хемингуэя, адресованном Ф. Скотту Фицджеральду, 31 декабря 1925 г. – 1 января 1926 г. и опубликованном в издании «Избранные письма Эрнеста Хемингуэя, 1917–1961» под ред. Карлоса Бейкера (ed. Carlos Baker, Ernest Hemingway: Selected Letters, 1917–1961, New York: Scribner Classics, 2003), стр. 184. Видимо, Бромфилд сослался на письмо Харкорта в письме к Хемингуэю.