Все себя дурно ведут
Шрифт:
Супружеская пара искала утешения в непритязательной роскоши и развлечениях. Район, к счастью, был невелик: центром его светской жизни являлись несколько кафе и баров, расположенных на расстоянии пары кварталов один от другого. Муж и жена подолгу гуляли, но радовались возможности вернуться в исходную точку. Хэдли поглощала французские пирожные, Хемингуэй погружался в составление восторженных, подробных отчетов о дешевизне еды, вина, литров различных спиртных напитков и номеров в отеле. Из-за инфляции Париж оказался весьма доступным для американцев [81] . Американский доллар был здесь королем и стоил двенадцать с половиной франков, канадский доллар стоимостью одиннадцать франков – лишь принцем. Даже вокруг сравнительно бедных приезжих увивались владельцы местного бизнеса, от хозяев отеля до рестораторов и poules, то есть проституток [82] . Почти каждый американский экспат мог рассчитывать, что с ним будут «обращаться как с миллионером и недолюбливать так же», по словам Альфреда Креймборга, еще одного американца, прибывшего во Францию в начале 20-х годов [83] .
81
О
82
Буквальный перевод слова «poule» – «курочка». Особенно дорогих проституток шутливо звали «une poule deluxe» («курочка-люкс»).
83
«Обращаться как…»: Альфред Креймборг, «Трубадур. Автобиография» (Alfred Kreymborg, Troubadour: An Autobiography, New York: Boni and Liveright, 1925), стр. 372.
Хотя Париж и оказался доступным для Хемингуэев, более изысканные и декадентские удовольствия города поначалу ускользали от них. Они были чужаками, одинокими и оторопелыми. В тот момент им было бы трудно поверить, что однажды они станут олицетворением всего романтичного и заманчивого, что только имелось в Париже 20-х годов.
Несмотря на жалобы, что репортерская работа отвлекает от серьезных писательских устремлений, Хемингуэй сумел добиться места парижского корреспондента газеты «Toronto Star». Работа была внештатной; предпочтение отдавалось атмосферным сюжетам, а это означало, что ему платили за меткие наблюдения за его новой средой обитания.
Редакторы на родине Хемингуэя быстро заметили, каким неиссякающим спросом пользуются очерки о Париже [84] . Богатые американцы давно уже помешались на парижских модах и кухне, однако с недавних пор всемогущий доллар сделал парижские удовольствия доступными гораздо более обширной демографической группе. Дебютантки, голодные художники и даже недалекие буржуа со Среднего Запада начали проявлять живой интерес ко всему французскому – от светских событий в растущей колонии экспатов до манифестов различных художественных течений, возникших в кафе и салонах города. Репортер Артур Пауэр принялся освещать жизнь монпарнасских художников в рубрике парижской газеты «Herald» под названием «Вокруг студий» [85] . Молодой журнал «New Yorker» поручил писательнице Дженет Фланер вести выходящую раз в две недели рубрику «Письмо из Парижа», в котором она подробно расписывала все – от политических до постельных сплетен (пересечение этих сфер неизменно оказывалось самым увлекательным). Журнал «Vogue» писал о Париже и рекламировал его так усердно, что в буквальном смысле слова вербовал американцев и грузил их на корабли. Он даже предлагал читателям услуги парижского информбюро [86] .
84
В 20-х гг. в Париже бюро имели агентства Reuters, United Press и Associated Press; местные газеты также создавали зарубежные отделения, к ним относились Philadelphia Ledger, Chicago Tribune, Brooklyn Eagle. Считалось, что парижская Herald особенно часто нанимает журналистов из числа подающих надежды писателей.
85
«Вокруг студий»: по описанию Уильяма Уайзера, «Безумные годы: Париж в 20-х» (William Wiser, The Crazy Years: Paris in the Twenties, New York: Thames and Hudson Inc., 1983), стр. 24.
86
Информбюро Vogue располагалось в парижском отделении Vogue по адресу ул. Эдуар VII, 2; журнал предлагал читателям заходить, «если им что-нибудь понадобится в Париже или из Парижа, что они не в состоянии найти». Источник: «Весь Париж по запросу: когда приезжать, что посмотреть, где блеснуть» («All Paris for the Asking: When to Come, What to See, Where to Conquer», Vogue, 1 января 1925 г.), стр. 100.
«Париж, вероятно, самый щедрый город мира, изобилующий чистыми наслаждениями», – восторгался автор одной из статей в «Vogue» [87] .
С другой стороны, материалы Хемингуэя были не настолько захватывающими. Ему не понадобилось много времени, чтобы оценить своих современников и расписывать их изъяны на страницах «Star».
«Париж – мекка мошенников и притворщиков», – заявил он в статье, сочиненной вскоре после приезда. Париж наводняли американцы всех мастей, называвших себя во Франции знаменитостями – от мнимых звезд танца до боксеров с несуществующими чемпионскими титулами. Этим беспутным гостям из Америки обман сходил с рук только благодаря «невообразимой дремучести» французов. На случай, если кому-нибудь еще придет в голову выдавать себя в Париже за корифея, Хемингуэй давал совет: «Назовитесь чемпионом какой-нибудь далекой страны и впредь держитесь от этой страны подальше» [88] .
87
«Париж, вероятно…»: «Весь Париж по запросу: когда приезжать, что посмотреть, где блеснуть» («All Paris for the Asking: When to Come, What to See, Where to Conquer», Vogue, 1 января 1925 г.), стр. 68.
88
«Париж – мекка…»: Эрнест Хемингуэй, «Мекка мошенников», Toronto Daily Star, 25 марта 1922 г., в «Эрнест Хемингуэй: выходные данные – Торонто. Все публикации в Toronto Star, 1920–1924 гг.» под ред. Уильяма Уайта (ed. William White, Ernest Hemingway: Dateline: Toronto: The Complete Toronto Star Dispatches, 1920–1924, New York: Charles Scribner's Sons, 1985), стр. 119.
Он не преминул пустить и острую, сверкающую стрелу в экспатов, наводнивших монпарнасские кафе. «Накипь из Гринвич-Виллидж была снята и перенесена большой шумовкой в кварталы Парижа, ближайшие к кафе „Ротонда“», – утверждал он. («Ротонда» служила еще одним известным местом сборищ экспатов, располагаясь по другую сторону бульвара, напротив «Дома»). По мнению Хемингуэя, позеры-туристы и завсегдатаи-экспаты, втискивающиеся в «Ротонду» по тысяче человек за раз, «так силились подчеркнуть небрежную индивидуальность своей одежды, что в результате выглядели одинаково эксцентрично». От них едва ли стоило ждать бессмертных творений, полагал он: «С добрых старых времен, когда Шарль Бодлер водил на поводке пурпурного омара по тому же древнему Латинскому кварталу, в кафе было написано не так уж много хороших стихов» [89] .
89
«Накипь из…», «так силились…», «с добрых старых времен…»: Эрнест Хемингуэй, «Американская богема в Париже», Toronto Star Weekly, 25 марта 1922 г., в «Эрнест Хемингуэй: выходные данные – Торонто. Все публикации в Toronto Star, 1920–1924 гг.» под ред. Уильяма Уайта (ed. William White, Ernest Hemingway: Dateline: Toronto: The Complete Toronto Star Dispatches, 1920–1924, New York: Charles Scribner's Sons, 1985), стр. 114–116.
Со стороны Хемингуэя выбор темы был дальновидным, способным наверняка привлечь внимание. После войны кафе и бары Левого берега служили фоном для множества экспатриантских мелодрам и дебошей, в них существовало немало неписаных правил. Как только новички появлялись в «квартале», как называли Монпарнас, они тщательно выбирали кафе, которое начинали посещать постоянно, и о них судили в соответствии с этим выбором. «Дом» был официальной фабрикой слухов в среде американских экспатов: каждый, кто хотел пустить непристойный слушок, показаться с новой любовницей или похвалиться продажей нового романа, выбирал для этой цели «Дом», и тогда известие разносилось быстро. Постоянные посетители «Дома» осуждали клиентов «Ротонды», вдобавок в литературных кругах было принято ненавидеть хозяина «Ротонды», кого называли то «хамом и свиньей с кислой рожей», то просто «мерзавцем» [90] . (Его вина: он заявил, что дамам в его кафе запрещается курить и находиться без головных уборов – неприемлемая политика для американцев, приехавших в Париж. К счастью, бульвар был слишком широк, чтобы посетители «Дома» и «Ротонды» кидались друг в друга стульями, однако брань все равно была отчетливо слышна сквозь шум транспорта.
90
«Хамом и свиньей…»: Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 38.
Порой посетители этих заведений вели себя, как в салунах американского Дикого Запада. «Многие [экспаты], уважаемые и солидные граждане у себя на родине, напрочь теряли голову, едва достигнув Монпарнаса», – вспоминал один бармен той эпохи [91] . Но пьяные выходки посетителей зачастую бледнели в сравнении с кознями хозяев кафе, регулярно пытавшихся саботировать работу конкурентов. Например, однажды Хилер Хайлер, владелец популярного бара «Жокей», обнаружил, что один из посетителей решил покончить с собой и принял яд в туалете бара. Хайлер промыл ему желудок и выслушал его признания.
91
«Многие уважаемые…»: Джимми Чартерс, «Вот это место: мемуары о Монпарнасе» (Jimmie Charters, This Must Be the Place: Memoirs of Montparnasse, Hugh Ford, ed., New York: Collier Books, 1989), стр. 102.
«Хайлер, я не могу, я просто не могу больше жить, – объяснил посетитель. – Я все равно покончу с собой, и как можно скорее».
«Что ты имеешь против меня? – спросил Хайлер. – Зачем добиваешься, чтобы закрылся мой „Жокей“?»
«На самом деле я этого совсем не хочу, старик», – возразил посетитель.
«В таком случае, – посоветовал Хайлер, – когда решишь в следующий раз покончить с собой, отправляйся в другое место». И услышав вопрос о том, какое же место для самоубийства он бы посоветовал, Хайлер подумал и ответил: «Ну, например, „Дом“ – знаешь, мы ведь с ним давно соперничаем».
На следующий день этого посетителя нашли мертвым в туалете «Дома» [92] .
Любой проницательный писатель догадался бы, что экспатриантский Париж буквально кишит образцами неприглядных сторон человеческой натуры, а Хемингуэй был проницательнее многих. Этот материал сразу ложился в основу газетных статей, помогающих платить по счетам, и вместе с тем обещал почти неисчерпаемый кладезь информации для более значительного и масштабного произведения, литературного и глубокого, – если только представится удачная возможность.
92
«Хайлер, я не могу…» и остальное о суициде в «Доме»: там же, стр. 119.
Другие наверняка тоже чувствовали, что Париж – это сокровищница литературных возможностей, но многих из них настолько захватило это волнующее зрелище, что достаточно ясно описать его не удалось. Кое-кто из экспатов сравнивал свой парижский опыт с затянувшейся вечеринкой с наркотиками. Поэт Харт Крейн описывал жизнь в Париже как череду «ужинов, званых вечеров, поэтов, чудаковатых миллионеров, художников, переводов, омаров, абсента, музыки, променадов, устриц, хереса, аспирина, картин, богатых наследниц-лесбиянок, редакторов, книг и моряков» [93] . Для американского писателя Малькольма Каули Париж был подобен кокаину и так же вызвал болезненное привыкание, когда настало время собраться и сесть за работу [94] . Некоторые экспаты сознавали, что отнюдь не благотворных чар Парижа будет разумнее сторониться.
93
«Ужинов, званых вечеров…»: Харт Крейн в открытке другу, процитировано в Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 95.
94
Каули писал в письме 1922 г. Гарольду Лебу, что «я пробыл в Париже почти месяц. И нашел его возбуждающим, как кокаин (вероятно), однако под его влиянием работа невозможна так же, как при возникновении привычки к другому наркотику». Письмо Малькольма Каули Гарольду Лебу, 14 июля 1922 г., переписка Гарольда Леба, библиотека Принстона.