Все шансы и еще один
Шрифт:
– Я не буду им лгать. Будущее мрачно.
– Это с вашей точки зрения. Тогда почему вы хотите, чтобы люди голосовали за вас, если вы не можете ничего сделать для нас? Это все равно что приглашать похоронных факельщиков на крещение.
– Не вижу связи.
– Ну как же, – сказала она. – Будущее, которое вы предлагаете, – мертворожденное.
Лоран сжал челюсти, бамбуковая заноза торчала. Надо было с ней кончать, с этой девицей, да поскорее, и с этим ужасным существом, действующим лицом фильма научной фантастики. С пересохшим горлом и бьющимся сердцем, с взвинченными нервами, он хотел теперь только одного: уйти как
– Мадемуазель, когда приедете в Париж, позвоните нам. Жена моя будет очень рада познакомиться.
Услышав слово «мадемуазель», Лиза стала смотреть на него с удивлением. Соблазнительный мужчина получил удар. Он стал светским стариком.
– Вы могли бы называть меня просто Лиза?
– Могу ли я позволить себе такую фамильярность?
– Те, кто ездит в Соединенные Штаты или посещает общество американцев, считают нормальным использовать имена. Вы ведь ездили по миру, не правда ли?
Это было в тоне последователя Баадера, беседующего с Людовиком XVI. Он откашлялся.
– Дело привычки. Итак, Лиза, вы посетите нас, если захотите… Я представлю вас моей жене. Она очень и очень мила.
Он говорил неправду. Эвелина, его жена, идеальная для политического деятеля в национальном масштабе, была «удобна» и «мила», когда ей хотелось быть таковой. Но не по команде.
– О, в один прекрасный день, – сказала она, – я поеду в Париж. Я уже бывала там несколько раз, но проездом. Если поеду, осмотрю город как следует, открою его для себя. Я не собираюсь ограничиться тем, чтобы сидеть в салонах и пить чай, приподняв мизинчик. Что касается вашей жены… Я очень мало подхожу для «семейной жизни». Сегодня утром у вас был вид завоевателя. За день вы изменились.
– Чего вы ожидаете от меня? – спросил Лоран, очарованный ее прямотой.
– Прежде всего, что вы строго отругаете меня, быть может, после приключения. Сегодня утром я была убеждена, что вы хотите переспать со мной.
Заняв оборонительную позицию, он стал улыбаться.
– Я – мужчина, привязанный к своей жене.
Она проглотила глоток табачного дыма…
– Толстой цепью с железными гирями.
Он не любил такие шутки, которые его принижали. И он боялся возможного шантажа. Что он знал об этой девице? И что она знала о нем? Что хотела бы она получить от него? Почему эта провокация? Соблазнительница с огнем в одной руке и лейкой с водой – в другой.
– Вы не взвешиваете ваши слова, мадемуазель Дрори.
– Это верно, я должна бы быть более лицемерной. Таковой не являюсь. Сегодня утром я вам нравилась.
– И даже сегодня вечером. Вы очаровательная юная женщина.
Внутренне она начала зевать, прикрывая рот ладонью.
– Я вам надоел? –
– Нет, вовсе нет.
– Я – верный мужчина.
Ему было стыдно за свою игру, но таким образом он подбодрял себя.
– Поздравляю вас, – сказала Лиза. – Так что же, ваша отвратительная репутация – не больше чем легенда? Вас считают настоящим браконьером. Вы бежите от одной победы к другой… После приключения.
Она выбрала последний кусок сладкой свинины.
– Такая плохая репутация? – повторил он, польщенный, но и озабоченный. – Так рассказывают?
– Говорят, что вы «бабник», «сердцеед», «соблазнитель».
Она с удовольствием ела рис, поджаренный по-кантонски.
– Вы, наверное, боялись и меня, и этого ужина? – сказал Лоран.
– Не надо преувеличивать. Я находила вас привлекательным. В объятиях опытного мужчины вашего возраста женщина не чувствует себя наглядным пособием по анатомии. Да еще вы и француз, это – преимущество. В одной статье я читала, что у вас любовные подвиги удаются особенно хорошо, что в этом плане все остаются довольными.
– Статистические данные типа Кинси мне ничего не говорят, – отвечал Лоран – Эта тема – вне пределов моих интересов.
Он представил себе рекламный текст по телевидению на тридцать секунд: «Такой-то детергент отмывает отлично, но француз занимается любовью еще лучше. Я не променяю моего мужа-француза ни на какого другого, даже если он моложе и сильнее».
– Все это – глупости, – сказал он. – Образ француза «бабника» – такой же банальный, как образ «девицы с площади Пигаль». Мы с женой составляем очень дружную пару, у нас есть…
Он хотел сказать – сын, но застеснялся говорить об этом хрупкой девице, которая моложе Филиппа.
– У вас есть что?
– Не важно. Хотите десерт?
– Да, – сказала она, – с удовольствием. Блинчики, обожаю блинчики. С яблоками.
Десерт – это был сильный удар. Он надеялся, что она закончит ужин чашечкой кофе. Хотя бы еще пятнадцать минут для беседы. А эти чертовы блинчики надо готовить. Ждать, когда их принесут, красивые, горячие, пылающие, Время, чтобы она их съела – а ела она с возмутительной медлительностью, да еще с ужасными замечаниями, – она превратит его в порошок. Лоран Же в виде порошков.
– Для мадемуазель блинчики с яблоками, а для меня кофе, – сказал он гарсону.
Он тут же пожалел, что заказал, от одного запаха его потянуло на рвоту. Кофе – это часть утра, начало дня и работы. Никогда не пил он кофе вечером.
– Вы не любите блинчики? – спросила она.
– Нет, – ответил он. – Нет. Не люблю блинчики.
– Боитесь располнеть?
– Нет. У меня вес меняется с трудом. Просто не люблю блинчики.
– Но вы любите свою жену?
Под глазами сиреневые мешки, менторский тон. Кстати, она играла на этом.
– Да, я люблю свою жену.
Этим заявлением он утвердился в себе. Все могли слышать, скрывать было нечего. Великолепное ощущение, когда совесть спокойна хотя бы на этот вечер. Он вздохнул внутренне. На этот раз он взнуздал свое желание, любопытство, свое ненасытное желание «еще одну» заиметь в его галерее женщин-сувениров.
– Сегодня утром, – сказала она, – я уже воображала себя голой в ваших объятиях. В каком-то теплом уголке, мягком и темном.
Она говорила о своей наготе с глубоким безразличием. Она продолжала, а он не знал, коварна она или естественна.