Все шансы и еще один
Шрифт:
Она вытерла нос простыней. Лоран весь сжался. Он оказался по воле случая с девицей, вытирающей нос углом мокрой простыни.
– Вы неделикатный и нелюбезный человек, – сказала она. – И лишены нежности. Вы загубили мое первое воспоминание! Вы настоящий грубиян.
Вот он, как на картинке. Конюх, поваливший на сено молодую крестьянку. Он опасался завтрашнего дня, когда ему предстояло встретиться с внимательной и строгой аудиторией, глядеть в лицо своим будущим болельщикам глаза в глаза. Могут ли внушать доверие его глаза в сиреневом окружении?
– Лиза… Надо поспать…
Она отодвинулась
– Спите.
– Вернитесь, – сказал он.
Она больше не двигалась, он даже не слышал ее дыхания. Он в третий раз овладел ею. Она с интересом испытала этот наскок.
– А она все же согревает, эта деятельность.
В сорок девять лет, он имел сегодня женщину трижды. Несравнимый самец, супермен, к тому же с умом, а эта дурочка смеет говорить о «деятельности».
Эвелина осыпала бы его комплиментами. У нее свои манеры и главное – свой язык.
Лиза хотела что-то сказать. Чтобы не дать ей говорить, он поцеловал ее.
– Ты хорошо целуешься… – сказала она.
– Значит, у вас есть достаточно опыта, чтобы судить об этом, – сказал он. – Это правда, еще в лицее мне говорили, что я хорошо целуюсь.
И он добавил:
– Почему на «ты» перешла?
– Трижды мы занимались любовью, можно и на «ты» перейти…
– Почему?
– Мне кажется логичным.
– Логичным? Это ничего общего с логикой не имеет.
– Нет, имеет, – сказала она – То, что мы сделали, – очень интимное дело. Оно стоит того, чтобы мы перешли на «ты». Для меня это была брачная ночь.
– Кто сказал «брачная ночь»? – спросил он.
– Когда спят с кем-нибудь впервые, это как начало свадьбы. Так говорят в Венгрии.
– А мы в Женеве! Теперь мирно поспим, а завтра утром забудем друг друга.
А она продолжала со своей стороны:
– Мой отец говорил…
Она замолчала. Лоран не шевелился больше. Он был уверен, что она заплачет.
– Вас не интересует, что говорил мой отец?
– Интересует.
– Он говорил: «По отцу человек – венгр, по матери – еврей, а по деньгам – француз».
– Такие определения болтаются на улице, – сказал Лоран. – Не понимаю, почему «француз – по деньгам».
Она еще раз высморкалась в угол простыни.
– Это противно, – сказал он.
– Я знаю…
– У вас нет больше носовых платков?
– Нет. Меня бы устроил платочек для верхнего кармашка. Можно взять из вашего пиджака?
Он резко повернулся.
– Из кармашка – нет.
– Моя мать – француженка и очень любит деньги.
– А кто не любит деньги? Любить – не то слово, лучше просто иметь деньги…
– Прижмите меня к себе покрепче…
Он послушался.
– Так что эта матушка?
– Она скоро утешилась после… после кончины моего отца.
– А вы бы хотели, чтобы она дала сжечь себя на костре, как индийская вдова?
– Да, – просто ответила она.
И добавила:
– Кстати, о костре. В нашем деревенском доме, посреди гостиной, есть фаянсовая печь. Прислоняясь к ней, мы греем спину. Вы в какой-то степени – моя фаянсовая печь.
Он начал опасаться каждой фразы.
Она продолжала:
– Если когда-нибудь вы меня все же полюбите…
– Да Боже мой, – воскликнул он, совершенно проснувшись. – Поймите
– Вы используете противные слова. «Желание», «удовлетворили», «физическое». Вы такой грубый…
– Я вынужден. Нам нужно избегать недоразумений. Моя жизнь строго регламентирована, у меня образцовая жена, совершенные сотрудники и политическая задача, которую я должен выполнять. То, что произошло между нами сегодня вечером, – случай. Полный очарований, но случай…
– Вы занимаетесь любовью с вашей женой?
В своем желании снести все, быть искренним, покончить с запоздалой дискуссией, он ответил, не подумав:
– Не очень. Редко. Мы женаты вот уже двадцать два года.
– Значит, она живет как йогурт, – сказала она. – С датой-ограничителем. Вы больше ее не употребляете. Любезно.
Лицемерный преподаватель морали, положив ладонь на левую сторону груди Лизы, объяснил:
– Для пары, спустя некоторое время, физическая любовь имеет лишь символический интерес.
– Это отвратило бы любого от женитьбы…
– Да нет, – сказал он, защищаясь. – Не забывайте соучастие, дух коллектива, когда речь идет о подмене мужчины в его карьере, глубокое умственное сближение…
– Аминь, – сказала она. – И пусть тела их покоятся в мире. Если они станут пеплом, тем лучше для них.
Она еще больше отдалилась от него в кровати.
Лоран страдал. Он испытал сильное желание надеть пижаму. Или хотя бы куртку. Никогда он не мог спать голым. Что сказал бы его тесть, видя этого важничающего зятя, мерзнущего рядом с полууснувшей девицей на кровати с надежными пружинами? С высоты своего оккультного могущества, заваленный деньгами, деликатный и безразличный, он никогда не вмешивался в личную жизнь своей дочери, он не комментировал заблуждения Лорана, хотел только тишины и скромности. Связанный с несколькими банкирами, осторожными и предусмотрительными, он собирался финансировать в значительной степени избирательную кампанию Лорана, который становился оплотом довольно нового левого крыла. Эта новая идеология с трудом оформлялась. Выступать удачно перед толпой можно, лишь располагая крайними аргументами. Трудно кричать и стучать по столу, пропагандируя взвешенность и гармонию.
Лоран пытался вырыть свою норку, чтобы хорошо закопать корни диссидентства из Партии народного объединения. Он объявил также войну Коммунистической партии и играл тонкую игру, нападая на нынешнюю власть. Он с осторожностью обходил Социалистическую партию, был готов представить себе соглашение в последнюю минуту с фракцией, расположенной справа, избегая коллективистские идеи.
Лиза спала, и он тоже понемногу погружался в беспокойный сон.
Свет зари едва начал вырисовывать женевские крыши и их трубы, когда Лоран, с тяжелой головой и пересохшим горлом, поднялся и сел в постели. В дурном настроении, очень обеспокоенный, тихо ругая себя, он попытался организовать план выхода из этого положения. Оглянулся вокруг. Он надеялся до последнего момента, что Лиза исчезнет. Она была тут и спала, легкая и словно забытая временем, тонкие руки с длинными пальцами лежали на одеяле, как два музейных предмета.