Все смиренно

Чейз Эмма

Чтобы доказать, что ты ничего не скрываешь, иногда тебе надо просто вывернуть свои карманы, открыть свою сумку и предоставить все это на досмотр. Даже если это неудобно и стеснительно. Доверие нужно заработать… иногда, обнажив себя.

— Мы встречались два года, еще в школе. Я хотел жениться на ней — и думал, она хочет того же. Но ошибался. Все это время она мне изменяла с парнем, который был старше меня, и богаче. А я был просто слеп, чтобы это замечать. Она бросила меня, когда он ее обрюхател. Она разбила мне сердце… а… а теперь, я этому очень рад. Потому что если бы не это… я бы никогда не встретил тебя.

Долорес

выглядит удивленной. Потом сочувствующе, но поселившееся сомнение все еще там тоже.

— Она такая красивая.

Я смотрю на мокрые спутанные волосы Ди, запачканное тушью лицо, посиневшие от холода губы. А потом мотаю головой.

— Не для меня.

Она обдумывает мои слова, и через мгновение немного улыбается. Я протягиваю свою руку.

— Давай, пожалуйста, вернемся назад?

Она берет ее.

— Ладно.

Мы быстро возвращаемся ко мне. Когда подходим ближе, я вижу, как из парадной двери выходит Розалин — в черных очках, не смотря на погоду, в плаще, волосы затянуты в низкий аккуратный пучок на голове. Ее водитель держит над ее головой зонт, когда она идет к открытой двери лимузина. Я даже не смотрю ей вслед, когда она уезжает, я просто рад, что она это сделала.

***

Снова в моей квартире, Ди обнимает сама себя, но это не помогает ее зубам перестать стучать. Мы снимаем свою мокрую, холодную одежду, и я набираю двуместное джакузи горячей водой. Хотя немного вещей может быть лучше, чем секса в ванне, сейчас дело не в этом. Я не собираюсь рассыпаться в сентиментальностях и говорить, что я хочу ее просто «подержать». Я хочу намного большего.

Просто… не прямо сейчас.

Я расслабляюсь, прислонившись к стенке ванны, руки лежат на ее краях, а голова Ди лежит на моей груди, и ее тело вдоль моего, и повернуто ко мне. Я закрываю глаза, наслаждаюсь чувством горячей воды, которая расслабляет мои мышцы и согревает мою кожу. В окутанной паром комнате тихо, спокойно — и мы просто довольствуемся тем, что есть.

До тех пор, пока Ди не шепчет:

— Что было самым плохим, что ты делал?

Я открываю свои глаза, чуть наклоняю голову, чтобы видеть ее лицо.

— Ты задаешь самые странные вопросы.

Вижу, как она улыбается. Она объясняет:

— О чем-то хорошем всегда легко говорить. Но плохие дела могут рассказать о большем.

Я вдыхаю глоток пара и мысленно перебираю в уме свои проступки. А потом признаюсь.

— Я… изменял… каждой девушке, которая у меня была, в старшей школе и колледже… до Розалин. И когда меня несколько раз на этом ловили, я заставлял их думать, что это была их вина.

В выражении ее лица нет осуждения. Ни ужаса или отвращения. Лишь любопытство.

— Зачем ты это делал?

Зачем парни изменяют? Это извечный вопрос с разнообразием ответов. Самый простой из них — потому что это парни. Но это еще не все.

Некоторым парням становится скучно. Хлопать по одной и той же попке, даже если она как у Кейт Аптон, может со временем надоесть. Для других — это игра. Трепет от того, что можно сбежать с чем-то, с чем они не должны, волнение от того, что их могут поймать. И последние — просто козлы. У них духу не хватает признаться девушке, которая любит их, что они не любят ее также в ответ. Они думают, что уберегают ее от боли, заставляя их верить в то, что их обязательства значат

больше, чем на самом деле.

— Потому что я был молодым и глупым. Эгоистом. Потому что я хотел их так сильно, чтобы соблазнять, но не достаточно сильно, чтобы перестать, при этом, соблазнять других женщин. Потому что я не знал, как это чертовски ужасно и унизительно, когда тебе вот так лгут.

— Хотя, карма — это праведная сука. После Розалин… потом я узнал. И я поклялся, что больше никогда не заставлю кого-то почувствовать такое.

Каким-то извращенным способом, Розалин оказала мне услугу — преподала мне урок, в котором я так нуждался. Сделала меня лучше. Ради женщин, которые были после нее.

Ради Долорес.

Я прикасаюсь к подбородку Ди и заставляю ее посмотреть мне в глаза.

— Я бы никогда не поступил так с тобой. Та знаешь это, верно?

Пожалуйста, Господи… пожалуйста, пусть она поверит.

Она исследует меня своим взглядом, пытаясь прочитать меня — потом улыбается мне кривоватой улыбкой.

— Да, я это знаю.

Она снова кладет на меня свою голову.

— Но мне, все равно, время от времени требуется напоминание.

— Что насчет тебя? — интересуюсь я. — Какие скелеты в твоем шкафу?

Она отвечает не сразу. Когда она начинает говорить, у нее тихий голос.

— Когда мне было шестнадцать, я сделала аборт. Он был моим первым мужчиной — красивым, забавным, из лучшего района города. Он сказал, что любит меня, и… я поверила ему.

Она наблюдала за тем, как ее рука движется под водой, создавая волновой эффект.

— И я знаю, я должна… сожалеть… об этом. Чувствовать вину. Но этого нет. В то время, это было правильным решением. Тем не менее, — продолжает она, — время от времени, я сама себе думаю, что сейчас у меня был бы ребенок. Ему или ей было бы сейчас девять. И я не… грущу… это точно, но мне интересно, какой бы была сейчас моя жизнь, если все сложись по-другому.

Она смотрит вверх на меня.

— Думаешь, я ужасный человек?

— Нисколечко, — прижимаю ее ближе к себе и целую в макушку.

Ее голос не такой тяжелый, когда она говорит спустя мгновение:

— Я имею в виду, разве это не сумасшествие? Я — и воспитываю маленького мальчика или девочку?

— А ты хочешь детей? — спрашиваю я. — Когда-нибудь?

Она пожимает плечами.

— Не знаю, не уверена, получится ли у меня. Моя мама была не лучшим примером. Не думаю, что она была готова стать матерью. Я была случайностью; Билли — убогостью. Она любила нас и, действительно, старалась, но никогда не было… стабильности… когда я росла, ты знаешь, что я имею в виду? Она постоянно меняла работу, пытаясь перестроить себя, в поисках любви в неправильных местах. Она скорее друг, чем родитель. Боюсь, ее противоречивость могла перейти по наследству.

Даже если этот разговор стал гораздо серьезнее, чем я когда-либо мог себе представить, я не могу перестать думать о Ди, в качестве матери. Гуляющей по улицам в своих топах и каблуках, с малышом, прижатым к ее груди в одном из этих хитроумных изобретений.

И в моем воображении, малыш — идеальное сочетание нас обоих: светлые локоны волос Ди, и мои карие глаза.

— Думаю, ты будешь отличной матерью.

В ее глазах тает чувство благодарности и лучится сквозь ее улыбку.

— Правда?