Все возможно, детка
Шрифт:
Вот это да! Все именно так и есть. Именно такие чувства я и испытываю к Люси. Впрочем, чего ж тут удивляться: в конце концов, я же и написал этот сценарий. Но все равно было ужасно трогательно. Даже Джордж — на что уж редкое по толстокожести животное — и тот был растроган. Он даже соизволил сказать мне, что сцена удалась, на что я ему сказал, что отвечаю за каждое слово.
Затем Эван объявил короткий перерыв и удалился, чтобы провести это время в демонстративном одиночестве, которое нарушали только шикарные девчонки с мелированными волосами и в тонированных очках, почтительно подносившие ему кофе. Актеры и остальные члены съемочной группы нестройной толпой, вроде пчелиного роя, сгрудились вокруг стола с чаем и бисквитами — как обычно это и делают актеры и члены
— Привет, я автор сценария. Очень рад, что вы приняли предложение сняться в этом фильме, Нимнн… Нхиммн… Нмнхм…
Само собой, только в этот момент до меня дошло, что я совсем забыл заранее узнать, как правильно произносится имя этой девушки. Впрочем, ее это не удивило и, по всей видимости, не обидело. Она явно привыкла к подобным ситуациям. А впрочем, что еще ей остается делать с таким-то именем?
— Мое имя произносится — Нахве. С ударением на втором слоге. Это очень древнее кельтское имя, — сказала она с прелестным, едва уловимым ирландским акцентом, которым, как мне показалось, она гордилась. — Я очень глубоко осознаю свои кельтские корни. Наша семья происходит с суровых и прекрасных Гебридских островов, что возле Ирландии. Моя кровь темно-зеленого цвета.
Ну что ты на это скажешь! Вот я и не нашелся, что ответить на такую тираду, и хлопал глазами до тех пор, пока к нам вдруг словно ниоткуда не подкатил Карл Фиппс — само воплощение мужественности и дружелюбия.
— Я Карл. А вы Сэм, правда? Я немного знаком с вашей супругой. Она работает в моем агентстве.
Да, мужик, немного ты ее знаешь. И хрен когда узнаешь ее лучше, ты, лживый двуличный ублюдок.
— Потрясающий сценарий, приятель, — продолжал Карл. — Просто потрясающий, честно.
Я поблагодарил его, а когда он отвернулся, ухитрился капнуть кетчупа ему в чай. Маленькая, но очень важная победа. Затем ассистент режиссера пригласила всех обратно на репетицию. Нахве, проходя мимо меня, ткнула пальцем в ту страницу сценария, которой Эван собирался заняться.
— Когда я в первый раз прочитала этот кусок, то даже расплакалась, — призналась она.
Надо же, какое совпадение. Со мной было то же самое.
Этот фрагмент я вставил в сценарий только сегодня утром. Раньше этого сделать мне бы не удалось, потому что эта страница еще не была написана Люси. В последнее время она берет свой дневник в Спаннерфилд и, если очередь длинная (как обычно бывает), чтобы не скучать, вкратце записывает свои мысли.
Нахве села на стул посреди репетиционного зала, с ручкой и тетрадью в руках (я даже тетрадь вставил в фильм, чтобы актерам легче было работать с таким количеством внутренних монологов и закадрового текста), и стала читать.
— Не знаю, почему так получается. Чем ближе тот день, на который намечено либо мое полное возрождение, либо очередная частичная смерть, моя тоска и стремление забеременеть становятся почти физическими. Будто я проглотила что-то большое, тяжелое и даже слегка ядовитое. Это вроде утренней тошноты от похмелья и чувства нереализованности. Могу ли я надеяться, что этой тоске скоро придет конец?
Я едва мог это слушать. Текст читала Нахве (и читала очень хорошо), но мне слышался голос Люси. Я просто видел, как Люси сидит в полном одиночестве среди толпы в комнате ожидания и изливает на бумаге свои мысли — ее личные, не предназначенные ни для чьих глаз и ушей мысли, которые я теперь выношу на публику.
— …как только я вижу мать с ребенком, снова задаю себе этот вопрос, и во мне вспыхивает радость, которую вновь накрывает волна отчаяния. Как только я узнаю о беременности кого-нибудь из знакомых, это становится для меня лучиком надежды и в то же время жестоким напоминанием, что по крайней мере в данный момент внутри меня нет ничего, кроме той самой тоски. И может быть, никогда не будет. Не знаю, почему так все устроено: почему для женщины потребность произвести на свет
Этот монолог всем очень понравился. Эван в восторге от того, что я, как он выразился, «выстраиваю сценарий слоями, как кирпичную стену». Джордж заявил, что теперь, по его мнению, мне действительно удалось «раскусить» образ главной героини.
— Знаешь, старина, я здесь вообще ни при чем, — ответил я. — Разве я тебе не говорил? Я нашел женщину-соавтора.
Дорогая Пенни.
Только что перечитала несколько страниц из тех, что были написаны в последнее время, и, по правде говоря, смутилась. Сплошное хныканье и сочувствие самой себе, такой несчастной. Извини, что я, наверное, уже утомила тебя этим нытьем. Чего стоят только завывания по поводу «внутренней тоски» и «утренней тошноты, как от похмелья». Надо же было такое понаписать! Господи, и это в то время, когда три четверти населения планеты живет впроголодь! Как я могу быть такой эгоистичной? Все, что я могу сказать: слава богу, что никто никогда не прочитает этот дневник. А значит, если возможность изливать душу на этих страницах мне помогает жить, то хуже от этого никому не станет, пусть я даже выгляжу в этом дневнике капризной и плаксивой девчонкой.
Сегодня ездила в клинику сдавать очередной анализ крови. Вот, собственно говоря, и все. Больше рассказать нечего.
Осталось ждать недолго. Судя по всему, мои яичники выглядят как битквм набитые мешки картошки. Яйцеклетки гроздьями, штук по пятьдесят, торчат из них в разные стороны.
Дорогой Сэм.
На Радио Би-би-си мне вручили официальное предупреждение о грозящем увольнении. Ну что ж, как минимум это означает, что придется влезать в долги, потому что аванса, который мне выплатили за фильм, явно не хватит, чтобы прожить вдвоем до следующей выплаты. Впрочем, ничего не поделаешь: рано или поздно это должно было случиться. В последние два месяца я настолько часто отсутствовал на работе, что это стали замечать даже в таком болоте, как Дом радио. Обычно, если человек не испытывает судьбу и терпение руководства, ему позволяют тихо-мирно, практически ничего не делая, продремать на своем рабочем месте до пенсии. Но для этого он должен хотя бы мелькать у начальства перед глазами, принимая посильное участие в создании всеобщей суматохи. В общем, всему есть предел, и я понял, что лучше уйти самому, пока меня не уволили за прогулы.
Придя в последний раз на работу, я заглянул в студию утреннего шоу к Чарли Стоуну, чтобы попрощаться.
— А? Что? Ну ладно, бывай, рад был познакомиться, — сказал он. — А ты, кстати, кто такой?
По-моему, такое прощание с редактором является достойной и, самое главное, справедливой эпитафией моей так толком и не начавшейся карьере в области молодежного радиовещания.
Люси я о своем увольнении не сказал. Ума не приложу, как ей это объяснить. Она же понятия не имеет, чем я в последнее время занимаюсь. Да ладно, в конце концов, одной ложью больше, одной меньше — какая разница. Хуже уже не будет.
Сегодня у нас было большое совещание по поводу сценария. Как-никак, с завтрашнего дня у нас начинается съемочный период. Состоялось совещание в офисе «Эбав Лайн Филмз» в Сохо, потому что Эвану, видите ли, было «обломно переться» к нам в центр. По этой уважительной причине в Сохо пришлось переться Джорджу, Тревору и даже Найджелу. Меня сегодня осенило: пожалуй, Найджел на самом деле вовсе не настолько крут, как хочет казаться другим, да и самому себе. В конце концов, взять даже сегодняшнюю ситуацию: Би-би-си вкладывает в этот фильм львиную долю денег, а Найджел при этом позволяет обращаться с нашей корпорацией как с младшим партнером. И кому позволяет: трем паяцам с идиотскими стрижками, которые снимают пару жалких комнатушек в Сохо.