Все возможно, детка
Шрифт:
Эван начал съемки с того эпизода, где Рейчел делают лапароскопию, и в первый момент я поду мал, что он решил заменить Нахве, потому что в больничный балахон обрядили совсем другую актрису. Я стал было копить наглость, чтобы заявить Эвану протест, потому что я считаю Нахве просто идеально подходящей для роли, но вдруг увидел, что она сама спокойно сидит на складном стульчике и курит сигарету. Дальнейшее расследование показало, что речь идет вовсе не о новой актрисе, а о дублерше, которую будут снимать сзади вместо Нахве. Представить себе только — дублер задницы! Где, кроме как в кино, такое возможно?
Выяснилось, что с самого утра, когда съемка только началась, между Нахве и Эваном действительно разразился небольшой скандал. Тот уперся рогом и ни за что не хотел отступать от своей задумки снять кадр, в котором Рейчел ложится ничком на кушетку в расстегнутой сзади больничной рубашонке.
— Сами вы извращенцы! — кричал Эван. — Вот кто, оказывается, о чем думает, глядя на ее задницу! Бога ради, я хочу показать ее ранимость и уязвимость! Неужели вы этого не понимаете? Я хочу, чтобы зритель понял, чем оборачиваются для женщины все эти процедуры. Она превращается в кусок мяса, с которого содрано все, включая последние остатки человеческого достоинства. Ее задница в буквальном смысле оказывается выставлена напоказ в объективе камеры, и поэтому нам просто позарез
В ответ на это Нахве просто сложила руки и отказалась участвовать в дальнейших обсуждениях. Она сказала, что не для того отказалась от двух Дездемон и одной Розалинды в Королевском Шекспировском театре, чтобы крупный план ее пятой точки способствовал лучшей продаже видеокассет и дисков с фильмом еще неизвестно какого художественного качества. Лично я считаю, что она абсолютно права, хотя не могу не признаться, что, как и любой мужчина из присутствовавших на съемочной площадке, не имел бы ничего против того, чтобы получить возможность рассмотреть ту самую обсуждаемую задницу.
Впрочем, если хорошенько подумать, наверное, существуют и другие причины, по которым Нахве нет никакого резона показываться в кадре обнаженной. По правде говоря, я стал замечать за собой, что мои убеждения, касающиеся межполовых отношений и сексуальной политики, находятся в постоянной борьбе и неразрешимом противоречии с моими же сексуальными желаниями.
Дорогая Пенни.
Прошло три дня с момента забора яйцеклеток, и настало время поместить их обратно туда, где им и положено находиться. Это, конечно, в том случае, если будет смысл возвращать их в мое тело. Всю дорогу в машине мы с Сэмом сидели молча, и, судя по всему, каждый размышлял о том, сумели ли наши яйцеклетки и сперматозоиды встре титься и правильно соединиться друг с другом. Учитывая весь наш многолетний опыт, они вполне могли просто не заметить друг друга и пройти мимо.
В общем, в итоге выяснилось, что все идет хорошо. В конце концов результатом общих усилий стало появление семи эмбрионов. По словам врачей, это хороший результат. Женщина-врач отвела нас в какую-то маленькую комнату, где чрезвычайно серьезно объяснила, что некоторые эмбрионы очень хороши, а другие не так хороши, а кроме того, один из них уже явно будет забракован, потому что, хотя сперматозоид и оплодотворил яйцеклетку, но развитие эмбриона с первого же часа пошло неправильно, и т. д. и т. п.
В общем, опуская множество подробностей, я могу подвести итог: у нас с Сэмом получились два просто отличных эмбриона и еще два не таких шикарных, но тоже неплохих. Врач сказала, что если мы будем настаивать, то они пересадят нам три из них, но она настоятельно рекомендовала ограничиться двумя, с чем я поспешила согласиться. Я имею в виду, что возможность рождения тройняшек представляется довольно пугающей. Кроме того, я надеялась, что оставшиеся два эмбриона будут заморожены до лучших времен, но выяснилось, что в Спаннерфилде подобные вещи не делаются. Почему — понятия не имею. Короче говоря, несмотря на то, что эта консультация изначально представлялась как объяснение возможных вариантов выбора, в итоге все получилось как всегда: если с тобой общаются специалисты, то в итоге ты соглашаешься поступить именно так, как они предлагают. Если разобраться, я ведь действительно не смогу отличить одного хорошего эмбриона от другого даже под микроскопом (пусть кто-нибудь попробует объяснить мне разницу). Для этого доктора и существуют. В общем, было принято следующее решение: мы с Сэмом согласились на пересадку двух эмбрионов, а остальные останутся в клинике для дальнейших исследований. Похоже, это у них здесь обычная практика и так поступают всегда, если, конечно, родители-доноры не возражают. У нас возражений не возникло.
Подсаживание эмбрионов произошло очень быстро. Никакой тебе анестезии или чего-нибудь подобного. Тебя вкатывают в процедурную, раздвигают твои ноги и задирают их вверх. По сравнению с теми чудесами медицинской науки, через которые я прошла на пути к этому дню, сегодняшняя операция была невероятно низкотехнологичной. Сначала тебе показывают оплодотворенные эмбрионы на маленьком телеэкране, затем на нем появляется здоровенная труба (на самом деле она толщиной примерно с волос). В эту трубу эмбрионы засасываются. Затем медсестра передает трубку врачу (выглядит это устройство как очень длинный и тонкий шприц). Врач вставляет ее тебе между ног и, сверяясь с ультразвуковым изображением на мониторе, вводит эмбрионы в матку. Занимает это всего около минуты, за исключением тех случаев, когда эмбрионы по какой- либо причине приклеиваются к стенкам трубки, но нас, к счастью, эта участь миновала.
В общем, по сравнению с забором яйцеклеток это просто ерунда. Единственное, что при этой процедуре действительно доставляет дискомфорт, так это то, что ее заставляют делать с полным мочевым пузырем. Не знаю почему, но это требуется, чтобы картинка на мониторе была более четкой. Больше того: и после этого тебе еще сорок пять минут не разрешают пописать, что само по себе является издевательством, не говоря уж о том, что, по моему мнению, такое чудовищное давление может просто выдавить жизнь из моих бедных эмбрионов.
После этого они наконец отпустили нас домой. Пока мы собирались, Чарлз, медбрат, принес нам распечатанную на принтере компьютерную фотографию наших эмбрионов. Кстати, оба они уже начали делиться на новые и новые клетки.
— А вот и они, — сказал Чарлз. — Ну что ж, желаю удачи.
Мы приехали домой, и Сэм заварил мне чаю. Я же просто сидела в гостиной и рассматривала фотографию, и мне вдруг пришло в голову, что этот снимок мог бы стать первым в альбоме наших детей. Не так уж много найдется в мире детей, у которых есть возможность увидеть фотографию самих себя в возрасте двух или трех клеток.
Сэм напомнил мне, что существует довольно большая вероятность, что эти двое никогда не увидят не только этих фотографий, но и вообще белого света. Я прекрасно это знаю, но по-прежнему считаю, что мое эмоциональное состояние оказывает огромное воздействие на состояние физическое. Что бы там ни случилось в будущем, но сейчас я думаю, что просто обязана дать Дику и Дебби как можно более позитивный жизненный старт.
Да, вот так, я уже подобрала им имена! И ничего плохого или странного я в этом не нахожу. В конце концов, они ведь мои, а не чьи-то чужие. И они, между прочим, существуют. По крайней мере, существовали в тот момент, когда был сделан этот снимок. Что с ними теперь? Кто знает! Что касается Сэма, то он, судя по всему, не стал бы спешить с такой персонализацией двух крошечных эмбрионов. Но почему бы нет? Ведь это уже оплодотворенные яйцеклетки, которые к тому же стали делиться! Для нас это уже огромный шаг вперед. Раньше у нас с ним ничего подобного не получалось. Так что мы просто обязаны пребывать в хорошем настроении, потому что главный шаг на пути к тому, чтобы у нас появились дети, уже сделан.
Сэм еще раз напомнил мне, что наши шансы, согласно статистике, расцениваются как один к пяти. Да знаю я! Прекрасно знаю. Да, шансов не так уж много, но они есть. В конце концов, два дцать процентов — это немало. Когда делали снимок, оба эмбриона были живы.
— Ты только подумай, Сэм, — сказала я. — Два живых комочка, которых зачали мы с тобой. И теперь им только и нужно продержаться внутри меня несколько дней. А потом все пойдет так, как задумано природой.
Занятное дело: энтузиазм Люси, ее сила воли и положительный настрой оказались заразительными. Чем больше я смотрел на фотографию, тем более реальными становились для меня эти два полупрозрачных комочка. В конце концов, они ведь уже нормальные развивающиеся эмбрионы. Начальная точка отсчета жизни ими уже пройдена. И не буду отрицать, что в некотором роде они выглядят очень даже крепенькими — ну, я имею в виду крепенькими для трехклеточных организмов.
— Еще бы им не быть крепенькими, — сказала Люси. — Ты только представь, через что им уже пришлось пройти! Сначала их вытянули из меня пылесосом, а из тебя выдавили в холодную пластиковую посудину. Потом их крутили на центрифуге и трясли до тех пор, пока они с размаху не налетели друг на друга, потом размазали по стеклу, засунули под микроскоп, снова засосали в какую-то трубу и выдавили шприцем в меня. Да это просто курс выживания в экстремальных ситуациях. Наши Дик и Дебби — прирожденные спецназовцы!
Между прочим, она абсолютно права. Если этой парочке удастся снова выбраться из тела Люси, они должны стать либо десантниками, либо циркачами. И они сумеют своего добиться. Они сделают это. Не вижу причин, почему бы им это не удалось! Если только они смогут сейчас продержаться на месте еще несколько дней — пока в них не станет побольше клеток.
Вдруг Люси прошептала, обращаясь к своему животу:
— Держитесь, Дик и Дебби.
Прозвучало это как шутка, но я понял, что она имела в виду, так что я повторил вслед за ней погромче:
— Держитесь, Дик и Дебби!
Потом мы стали хором кричать это в полный голос.
И потом мы еще долго сидели вдвоем, смеясь и крича свои пожелания животу Люси.
Как бы теперь все ни повернулось, в одном я уверен: очень хорошо, что мы все это затеяли.
Дорогая Пенни.
Пишу тебе и думаю, не последнее ли это мое тебе грустное письмо? Долгое, казавшееся бесконечным ожидание близится к концу. Осталась только одна вагинальная свеча (всего их было девять плюс еще три довольно болезненных внутримышечных укола). Надеюсь, Дик и Дебби понимают, на что я иду ради них. Сэм говорит, что если они такие крепкие и продвинутые ребята, какими мы их представляем, то примерно через восемь с половиной месяцев я уже смогу поговорить с ними. Мне остается только надеяться, что наши надежды не чрезмерны. Нельзя забывать, что у нас всею один шанс из пяти.
Сэм заявил, что любой родившийся у меня ребенок будет уникальным, единственным на миллион.
Потом мы с ним долго целовались.
Чувствую я себя прекрасно — скрывать тут нечего. Больше того: я не ощущаю ни малейшего намека на предстоящие месячные, а ведь обычно я начинаю чувствовать их приближение чуть ли не за неделю. Сэм согласен, что это очень хороший знак.
Ну да ладно, ждать осталось совсем недолго. Послезавтра мы едем в клинику, где я должна сдать анализ крови, и тогда уже все станет ясно. Я взяла с Сэма слово, что по такому случаю он возьмет на работе отгул. В последнее время он работает очень много (хотя ума не приложу, над чем именно — по-моему, Чарли Стоун лепит в эфир первое, что придет ему в голову, а приходит ему чаще всего слово «член»). В любом случае я не хочу узнавать такие новости в одиночестве.
После долгих поцелуев Сэм как-то вдруг внезапно посерьезнел и сказал, что когда все станет ясно, к лучшему или… нет, конечно, мы надеемся только на лучшее; так вот, когда все станет ясно, ему нужно будет сказать мне что-то важное. Я, конечно, согласилась, а он добавил:
— Нет, правда, это будет очень серьезный разговор — обо всем, что произошло с нами в последние месяцы, обо всем, что мы вместе чувствовали и пережили.
Я восприняла это как хороший знак, потому что, как я уже говорила, Сэм не тот человек, который легко идет на контакт. Сегодня же он намекнул мне, что хочет поговорить о том, насколько ему важно состояться как писателю и какие жертвы нам обоим придется принести ради этого, и еще о многих вещах.
Он сказал, что хочет, чтобы мы съездили куда-нибудь на эти выходные. Вне зависимости от того, какими будут новости в клинике, мы уедем и… ну, и поговорим.
Я ответила, что, по-моему, это просто отличная идея. Мы можем в первый раз взять Дика и Дебби в путешествие.
Некоторое время мы молча обдумывали это, а затем снова стали целоваться, а потом Сэм сказал, что любит меня, а я сказала, что люблю его, и мы опять целовались, а потом Сэм положил голову мне на животик, где она сейчас и находится. В одном я точно уверена: что бы ни произошло, выживут ли наши Дик и Дебби или нет, но вся эта канитель с искусственным оплодотворением пошла нам с Сэмом на пользу. Мы действительно стали намного ближе друг другу.
Половина первого ночи. Мы с Люси провели вместе замечательный вечер и договорились съездить куда-нибудь на следующих выходных. Вот тогда-то я ей все и расскажу.
Люси, наверное, уже час как спит. У меня же уснуть не получается. Я лежу и думаю о Дике и Дебби и о том, что я наконец понял, как и чем будет заканчиваться мой фильм. Я только что дописал финальную сцену и отправил ее по факсу Эвану, который, насколько мне известно, вообще никогда не ложится спать.
ПАВИЛЬОН. ДЕНЬ. ДОМ КОЛИНА И РЕЙЧЕЛ.
Все станет известно сегодня днем. Колин и Рейчел сидят в гостиной и с нетерпением ждут телефонного звонка. Оба как могут поддерживают друг друга. Только вместе они могут найти в себе силы дождаться столь важной новости. Они держатся за руки. Звонит телефон. Колин делает движение, чтобы снять трубку, но Рейчел слишком крепко держит его руку. Возникает комичный и вместе с тем трогательный момент, когда Колину приходится с трудом высвободить руку из судорожно сжавшихся ладоней Рейчел. Наконец он добирается до телефонной трубки. Некоторое время молча слушает. В глазах Рейчел мы видим надежду и страх, каких она не испытывала никогда в жизни. Колин улыбается, улыбается настолько широко, что кажется, его улыбка заполняет собой весь экран. Он говорит: «Спасибо», — и кладет трубку. Он смотрит на Рейчел, она на него, и наконец он произносит: «Они держатся». Конец фильма.
Вот и все. Что бы ни случилось дальше с Люси и со мной, фильм будет заканчиваться именно так. Этот финал пришел мне в голову сегодня вечером, и он именно такой, как я хотел.
Только что позвонил Эван. Надеюсь, он не разбудил Люси.
— Жалкое хныканье, сентиментальный сироп, типичная патока для типичного английского обывателя. В общем, дерьмо собачье, — сказал он. — Я в восторге.
Похоже, сегодня никто из наших еще не ложился спать. Мне позвонили Петра, а затем Джордж, который, похоже, больше вообще не спит из-за своего Катберта.