Все. что могли
Шрифт:
После обеда, пока высокий гость отсыпался, сморенный обильными возлияниями, отец и сын, каждый по-своему, переживали свалившуюся на них новость. Пожалуй, новостью она была только для него, сейчас Леопольд это понял. Звание ему присвоено, конечно же, по просьбе отца. Он повернул голову, скосил глаза на погон, сердце сладко екнуло.
Вечером, потягивая кофе с ликером, господин Стронге беседовал с Леопольдом. Благосклонно еще раз выслушал слова признательности отца и сына и, приняв суровый начальственный вид, деловито сказал:
— Ну, теперь дела служебные, обер-лейтенант.
Извинившись,
— Мы здесь безраздельные хозяева, — продолжая начатый за обедом разговор, изрек господин Стронге, — у нас достаточно сил для наведения нового порядка. Нашего, немецкого порядка. Но нам нужно создавать и местную полицию. У меня есть данные о том, что многие люди здесь хотят с нами сотрудничать. Поддержание с ними контактов будет одной из ваших обязанностей.
Все это он говорил важно, как непреклонную истину, подчеркивая собственную значительность в государственных делах. Помолчал и заговорил о первом задании Богайца, от успешного выполнения которого во многом будет зависеть его дальнейшая служебная карьера.
— Необходимо взять с собой команду солдат и реквизировать у местного населения пятьдесят голов крупного рогатого скота. Породистого, обер-лейтенант, — с нажимом добавил Стронге. — Для моей личной фермы. Вы понимаете, что, если будут богатыми наши фермы, ваша, естественно, тоже, будет сильным и хозяйство рейха.
— Яволь, — поддакивал Богаец, хотя и ждал для себя другого задания.
Но делать нечего. Надо подчиняться с видимой охотой и желанием и действовать по русской пословице: назвался груздем, полезай в кузов.
— К ним подобрать десять рабочих-мужчин покрепче и столько же работниц-женщин, — без тени сомнения, что все будет выполнено, уже жестко приказал Стронге, и вдруг позволил себе сострить: — Скоты будут ухаживать за скотами.
При этом брезгливая улыбка скользнула по его самодовольной физиономии.
О задании Леопольд рассказал отцу.
— Лео, наши с тобой фермы, как намекнул господин Стронге, тоже должны быть богатыми, — выслушав, заявил отец. — Поэтому проведи «операцию» где-нибудь подальше от имения. А вообще, я хотел бы тебе несколько иной службы, почище. Господин Стронге мог бы…
— Ах, отец, как вы не понимаете… мне дают власть. Для меня не важно, какая она: военная, полицейская, гражданская, — чем дальше говорил Богаец, тем больше распалялся, от взгляда его повеяло холодом. — Важно, что я могу повелевать людьми, приказывать им, миловать или карать. Вот вы сказали, службу бы мне почище. На войне нет такой.
— Откуда тебе знать об этом? До меня дошло, что ты сжег в сарае женщин и детей.
Не отрицая того, о чем сказал отец, Леопольд в запальчивости крикнул:
— Вам одновременно не донесли, что командирша улизнула от меня? Вместе с нею исчезли и сведения о нашем имуществе.
Отец спокойно возразил:
— Господин Стронге едет наместником фюрера в губернский город. С его помощью…
— Как я понимаю, будет лучше, — неделикатно перебил Леопольд, — если господин Стронге не узнает о нашем антиквариате. Иначе оно может тоже перекочевать в его «личное хозяйство». Это не какие-то там
Отец промолчал, видимо, согласился с ним.
И вот он ехал на операцию. Напрасно отец произнес это слово с пренебрежением. Он скоро поймет свое заблуждение.
Впереди, возле солдата-шофера, сидел Микола Яровой. Он теперь постоянно рядом с Богайцом, преданный его слуга и телохранитель. Микола предложил поехать в соседнюю волость в племенное хозяйство, где не одна сотня голов породистого скота, и сам показывал туда дорогу. Впрочем, так было до недавнего времени, что там сейчас, сказать трудно. Положение могло измениться в любой час. Таких, как господин Стронге, в немецкой армии немало.
Действительно. Богайца опередили. Скота осталось совсем мало, и он даже заподозрил, что жители угнали его в лес, упрятали. Окружив солдатами поселок, он едва наскреб полсотни коров для фермы господина Стронге. Для своей придется брать в другом месте.
— Пошукаемо, пан Богаец, не извольте беспокоиться, — заверил его Микола.
С людьми оказалось еще сложнее: никто не хотел уходить из своего села. Никаким уговорам и обещаниям они не верили. Поднялся гвалт, понеслись проклятия, раздался плач. Щуплый лохматый мужичонка выскочил из хаты с ружьем, выпалил в солдата и уложил наповал. В Богайца бросили камень, набили шишку на затылке. Камень не пуля, но из рассеченной кожи пошла кровь, и он взъярился. Развернул солдат шеренгой, двинул их вдоль улицы. Стреляя из автоматов по окнам хат, солдаты насильно взяли нужное число человек.
— За убийство немецкого солдата вас всех надо расстрелять, — объявил он задержанным. — Но я этого не сделаю. Вы отгоните коров, куда мы скажем, и вернетесь домой. Виновник один расплатится за свое злодеяние. Чтоб другим неповадно было.
Он взмахнул рукой. Солдаты пристрелили селянина, хату его подожгли.
По дороге на станцию Богаец думал о том, что отец, наверное, прав. Мог бы господин Стронге подобрать ему службу получше. Ведь по чистой случайности ружье оказалось направленным не в него. Потирая ушибленный затылок, он мстительно обещал: крестьяне еще пожалеют, что подняли руку на него, им долго будет отрыгаться этот случай.
На станции их ожидал господин Стронге. От доклада об убитом солдате он отмахнулся. О собственной травме Богаец говорить не решился. Когда скот развели по специально подготовленным вагонам, туда же загнали и людей. Поезд тронулся. Стронге похлопал Богайца по плечу, милостиво обронил:
— Чистая работа, обер-лейтенант.
Пошатнувшееся было настроение Богайца поправилось. Оказывается, и эта «работа» может быть чистой.
20
Обласканная сердечным вниманием приютивших ее людей, Надя постепенно приходила в себя. Но каждую ночь в ее сон вторгались кошмары незабываемого, исковеркавшего всю жизнь дня. Она садилась на постели, зябко куталась в одеяло. Услышав вздохи, входила хозяйка, присаживалась рядом, гладила, как девочку по голове, приговаривала: «Даст Бог, милая, все у тебя будет хорошо, все встанет на свои места. Сейчас ты поспи, тебе и полегчает».