Все. что могли
Шрифт:
— Товарищ командир, велю вам обязательно лежать неделю, а то и две. Мышцу разорвало, надо дать ей срастись. Не дадите, все повторится. Я еще наведаюсь.
Ильин обещал не ослушаться.
— Мне ведь воевать надо. Без ноги какой я вояка? Через неделю ему, действительно, полегчало. Видно, большим докой в своем деле был старый сельский фельдшер.
Когда капитану стало лучше, Горошкин и Синяев явились к нему.
— Негоже без дела сидеть, — горячо доказывал старшина, будто капитан возражал. — До наших еще когда дойдем-дошкандыляем, а немца и здесь бить можно. Мы с Синяевым все обдумали. Одного кокнем, одним на фронте меньше будет, десяток
— Вот как, со мной не посоветовались, а уже все по полочкам разложили, — притворно сердито начал капитан, но в душе был доволен — парни рвались в бой. — Я тоже валялся не зря, многое обдумал. Надо нам вести разведку, добывать оружие и продовольствие. Не хмурьтесь, решение ваше одобряю. Действуем так: вы попеременно возглавляете группы и выходите на дорогу, по которой ехали. Сегодня в ночь и начинайте. На врага идите наверняка, по-пограничному.
После первого поиска Горошкин возвратился раздосадованный и злой донельзя.
— Сначала-то шло гладко, — докладывал он, словно бы с трудом выталкивая короткие фразы. — Выждали одиночную машину. Шофера и второго солдата в кабине уложили разом. Автомобиль в кювет завалился. Мы в кузов, обыскивать. Тут нас и накрыли. До полувзвода. Взяли нас в шоры. Едва отбились. А трех бойцов не воротишь.
Слушая старшину, Ильин себя казнил. Обстановки толком не узнал. Бросил ребят на верную гибель. Противник наступает, постоянно гонит боевую технику и живую силу, подвозит продовольствие. Движение на шоссе активное. Так можно ли рассчитывать на другой результат от засады с отделением бойцов? Ох, эта рана, долго ли еще будет держать его на привязи?
— Жаль ребят, — в задумчивости сказал он, глядя на забинтованную голову старшины, тоже царапнуло осколком гранаты по виску. — Из какого пекла на границе вышли, а здесь не убереглись. Но где бой, там и потери. Без этого не повоюешь. Вот что, друзья… — Ильин поглядел в окно, помолчал и продолжил: — Надо искать людей, тех, кто не покорился, вон как хозяйкин муж. Они ушли в лес, намерены бороться с немцами.
— Выходит, партизанить?
— Не все ли равно, как уничтожать врага? — Ильин ухватился за спинку кровати, подтянулся и сел.
— Ясно-понятно, — поддержал старшина.
— К фронту выходить — тоже силы нужны, — согласился и Синяев. — Будем собирать.
Переговорили с хозяйкой, спросили, не знает ли она людей, которые не намерены отсиживаться в погребах, не смирились, готовы драться с врагом.
— Кое у кого я спрошу, — ответила женщина, будто только и ждала, когда они попытают ее об этом.
Сразу собралась и ушла.
19
Машину встряхивало, покачивало на ухабах, пружинное сиденье поскрипывало под Богайцом. Но это не мешало ему думать, строить планы, захватывающие дух и воображение. Да, он мог сейчас позволить себе такое — помечтать. Гауптман Зонгер советовал ему: надо понравиться высокому начальству. Богаец, кажется, не подкачал, на него обратили внимание. Своим пребыванием в особняке генерал остался доволен. Всего-то неделю довелось быть рядом, но эти дни запомнились.
А вот гауптману Зонгеру не повезло. Фатально не повезло. Какой-то солдат-пограничник застрелил его. Всюду хотел быть первым Отто Зонгер, любил порисоваться, пустить пыль в глаза. Гордо именовал себя разведчиком, бравировал этим званием. Но по сути-то был обыкновенным диверсантом.
Может быть, сам Бог направлял руку солдата, пославшего
Золото, кстати, в руках у Богайца. Спасибо отцу. Он неожиданно для сына появился вместе с важным немецким генералом. Огляделся, пообвык и, разумеется, втихую от немцев вскрыл надежно укрытый тайник. Когда в позапрошлом году пришлось поспешно оставить поместье, отец не вспомнил о нем. Возможно, и помнил, но не успел им воспользоваться. Сыну о нем сказал недавно, когда Леопольд полетел с группой Зонгера. Теперь часть золотишка досталась Леопольду. Так почему, с какого угару он должен был отдавать его Отто Зонгеру? За то, что помог освободить поместье? Его все равно заняли, и не важно, часом раньше или позже.
Одно беспокоило Лео — пока не вернул имущества, оставленного в особняке. Но вернет. Особенно при теперешнем его положении, из-под земли добудет.
Вчера после удачной охоты — хоть и не сезон, но косулю с выводком нашли и завалили, — отец в честь высокого гостя господина Вильгельма Стронге, как тот позволил себя называть, устроил торжественный обед. После Лео сообразил, что не столько в честь гостя, сколько ради самого Леопольда, то есть в его интересах.
Стол ломился от щедрых даров украинской земли, напитки лились рекой. Произносились многочисленные речи, тосты, здравицы. На обеде оказались два знакомых отцу генерала, ехавших в действующую армию. А ведь она победоносно наступает. Захвачена огромная территория, многие крупные города поставлены на колени, и генералы так хвалились, будто они завоевали русские земли. Господин Стронге напутствовал их скорее разгромить противника, завершить победоносную войну в этом году.
— Мы превратим славян, этих недочеловеков, в скотов… в рабочих скотов, — вещал Стронге, забыв, что, дающий в его честь обед, пан Казимир по происхождению тоже наполовину славянин: отец украинец, мать немка.
Потом господин Стронге вместе с генералами долго и пространно рассуждал о новом порядке, который они установят здесь. Своей главной задачей он считал подавление у русских всякой воли к сопротивлению. Для этого армия фюрера и вошла сюда с мечом и огнем. Заводы, фабрики, земля — все отдается в руки немецких хозяев.
— Дело русских, — еще раз повторил он, — работать на новых властителей. За неповиновение — самое тяжкое наказание. Вплоть до лишения жизни. Все богатства, какие здесь есть, мы выкачаем, — кричал Стронге, выпучив налившиеся кровью глаза. — Любой из немцев волен по своему усмотрению расправиться с русским. Казнить, убить его, сжечь его дом, забрать имущество. Сам фюрер благословил нас на это!
Он еще долго вещал в таком же духе, генералы поддакивали, не забывая при этом поднимать рюмки и усердно орудовать ножами и вилками.
— Вы, мой мальчик, будете претворять в жизнь гениальные планы фюрера, — неожиданно переменив тон и уткнув толстый палец в массивном золотом перстне со сверкающим под люстрой камнем в грудь Леопольда, высокопарно изрек Стронге. — Да, вы, потому что с этого дня я зачислил вас в аппарат своего управления. По моему ходатайству вам присвоено очередное воинское звание обер-лейтенанта.
Он вручил Богайцу новые погоны с помпой, будто, по меньшей мере, это были погоны полковника.
Леопольда поздравляли, льстиво поглядывая на господина Стронге, предрекали счастье, если он всегда будет верно служить рейху и своему непосредственному шефу. Леопольд клялся в верности и был на седьмом небе.