Все. что могли
Шрифт:
— Доченька моя милая, да как же так-то скоро? Ведь ты тут, постоянно возле нас… и вроде бы тебя уже нет, — утирая глаза, помолчала, повздыхала. — Вы так недавно познакомились, не ошиблись бы.
— О чем ты говоришь, мать? Разве в том дело, сколько встречаются? Главное в том, насколько любы и желанны друг другу, — поддержал молодых отец. — Вспомни, не так ли и у нас с тобой начиналось? А жизнь, без малого, прожили. Дай Бог, другим ее так прожить.
Домой Ильин все-таки съездил. Но без Аркадия. Тот остался готовить свадьбу.
— Не
Ильин смущенно пытался объясниться: чувствует себя не в своей тарелке, по обычаю свадьбу полагается начинать в доме жениха.
— Ты красный командир, Андрюха, пограничник, предрассудки тебе не к лицу. К тому же, гулянка в твоем доме от нас не уйдет. Ты застолби ее там на будущий год. Только меня позвать не забудь. Вот и получится, ласковое дитятко, то есть я, две матки сосет, — успокаивал его Аркадий.
И родители поняли Андрея.
— Говоришь, семья у твоей невесты славная, — рассуждал отец, застегивая огрубелыми пальцами пуговицы на косоворотке. — Да и как ей не быть хорошей? Она такого же корню, как и наша — трудового. Одного роду-племени: они хлеборобы, мы шахтеры. Жаль, конечно, сношку нынче не увидим. Ты в следующий отпуск приезжай с нею, примем как родную дочку. А сейчас одобряем и благословляем.
Вот так и началась у них с Наденькой любовь и жизнь. Увез он ее на закавказскую границу. Там и Машенька родилась. Дома, у родителей, они побывали. Но вместе с Аркадием погостить не довелось. Сначала Ильина перевели на запад, а потом и Аркадию пришлось туда же перебираться. Теперь он начальник пограничной заставы на молдавской земле. Вот Надя и предположила, не окрутит ли там Аркашу черноокая красавица.
6
На исходе ночи Ильина разбудил выстрел, грохнувший, показалось, под самым окном. Он рывком отбросил одеяло, натянул брюки и выскочил на крыльцо. По роще цепью рассыпались пограничники резервной заставы.
В редеющей темноте Ильин увидел неподалеку от окон своей квартиры бойца. Тот странно изогнулся, уперся плечом в корявый ствол липы и силился одной рукой перезарядить винтовку. Пока Ильин подбежал, пограничник дослал патрон, выстрелил и, клонясь все больше, начал медленно оседать, словно ноги не держали его.
— Что случилось? — Ильин подхватил бойца под мышки.
Боец с трудом разжал губы, будто их свело судорогой то ли от боли, то ли от минутной растерянности. Со сдавленным стоном выдохнул:
— Впереди треснуло… ветка, что ли, сухая под сапогом. Я туда, проверить. А меня сзади ножом. Ну, я и пальнул.
— Не разглядел нападавших?
— Тот, который ударил, в плаще. Больше никого не видел, в глазах потемнело.
— На перевязку его, — распорядился Ильин, начальнику заставы приказал: — Рощу прочесать, каждый кустик осмотреть.
На поляне обнаружили пятна крови, старую суконную кепку.
«Так… часовой
Траву примяли несколько пар ног. Следы подвели к дороге, где нападавших ожидала повозка. На ней они и уехали, убитого или раненого увезли с собой.
«Теперь ищи ветра в поле», — с досадой подумал Ильин, но поиска не отменил, прошел с пограничниками рощу насквозь.
В медпункте возле раненого хлопотала Надя.
— Перевязала. Внутренние органы не задеты.
Ильин направился в штаб звонить начальнику отряда. Подполковник на его доклад, как и вчера, зашумел в трубку:
— Ну, Ильин, каждый день у тебя происшествия.
Капитан, тоже на слово крут, в долгу не остался:
— Можно подумать, у других лучше.
— Кабы лучше… — сменил тон начальник отряда. — У меня вон под самым носом диверсанты шуруют. На выходах из города подпилили телефонные столбы. Толкни их, и мы без связи. На железнодорожной станции саперы мину из-под водокачки извлекли. Еще бы час и пиши пропало, станция вышла бы из строя. Короче говоря, гляди там в оба.
Выходя из штаба, Ильин задержался в просторном вестибюле возле большого, в рост, зеркала. Оно было вделано в красивую раму черного дерева, покоившуюся на массивном, с многочисленными ящичками, основании. От всей мебели, крепкой, тяжеловесной, украшенной резьбой и бронзой, осталось только это зеркало. За ним обещали приехать, но так никто и не появился. И теперь оно постоянно напоминало Ильину о прежних хозяевах. Своей массивностью, прочностью как бы говорило о их основательности и незыблемости, утвердившейся, казалось, на века. Ан, не тут-то было.
Из зеркала на него глянул высокий, затянутый ремнями командир. Слегка худощавое лицо его было чисто выбрито, из-под длинного козырька фуражки с зеленым верхом непривычно холодновато поблескивали, казавшиеся в неосвещенном углу темными, слегка прижмуренные глаза.
«Чего насупился, брат? — мысленно спросил Ильин. — Гляди веселее, держи хвост пистолетом».
У подъезда сверкал свежей краской мотоцикл. В никелированных поверхностях до рези в глазах играли солнечные блики. Похлопывая по колену кожаными, с широкими раструбами, рукавицами, горделиво похаживал красноармеец-мотоциклист. На голове его красовался новенький рубчатый танкистский шлем с откинутыми кверху очками-«консервами».
Неподалеку, прислонившись плечом к корявому стволу могучего раскидистого дуба, с независимым видом стоял Кудрявцев. На машину он старался не глядеть, чтобы задавака-мотоциклист не подумал, будто ему завидно. Хотя, что скрывать, это поганенькое чувство точило душу коновода. Разумеется, он понимал, что по шоссе до стыковой заставы машина домчит коменданта за считанные минуты. Но зачем же его, коновода, исполняющего в поездках и обязанности ординарца, которому полагается постоянно находиться рядом с командиром, заботиться о нем, при опасности охранять, капитан на этот раз не брал с собой.