Всегда начеку
Шрифт:
Но всему есть предел. Здоровье поизносилось, да и годы свое берут. В пятьдесят седьмом попросил отставки, вернулся в родную Грузию, построил себе в деревне дом, живет тихо, скромно, ни перед кем не кичась своими заслугами. Старые боевые друзья тоже ушли на покой. Вот и случилось так, что Георгий Николаевич Шавлухашвили в списках героев не значился.
Борис Юрин
СЕДИНА ИГНАТА БРИЦА
1
Поезд из Крустпилса пришел в Ригу точно по расписанию. На перрон хлынули пассажиры.
Через несколько минут о происшествии стало известно в Рижском дорожном отделе милиции. Оперативная группа под командованием подполковника Брица, заместителя начальника отдела, тотчас же прибыла на место. В нее вошли только что вернувшийся из отпуска начальник уголовного розыска майор Ильин, майор Постников, капитан Петровский и старший лейтенант Зусанс. У каждого из них за плечами немалый опыт работы в милиции, немало раскрытых преступлений. Однако преступление преступлению рознь. Сегодняшнее убийство совершено жестокой и расчетливой рукой.
Убийца настиг свою жертву где-то на стотридцатикилометровом перегоне между Крустпилсом и Ригой. На пути — одиннадцать станций. Доехал ли он до Риги или сошел на одной из этих остановок? Убийство дерзкое, умелое и загадочное. Дерзкое потому, что редкий преступник решится убить человека ударом ножа в вагоне и к тому же засветло. Правда, пассажиров было немного, но все-таки подвергавшийся нападению мог закричать, его услыхали бы. Убийство умелое, так как осмотр трупа свидетельствовал, что нож попал прямо в сердце. Очевидно, что человек был убит, когда спал. Загадочное заключалось в том, что дверь купе была закрыта изнутри. Будто человек встал, запер дверь, а затем лег и умер. Однако осмотр вагона снаружи помог разгадать загадку: на стенке остались царапины. Следовательно, убийца, закрыв дверь, вылез в окно и перебрался в соседнее купе. На станции он этого сделать не мог, его бы увидели, заподозрили что-то неладное. Значит, на перегоне, во время движения.
И последнее — мотивы убийства. Чемодан с весьма ценными вещами не был тронут, но в карманах убитого не обнаружено ни денег, ни документов. Значит, все-таки ограбление, хотя преступник предпочел не связываться с вещами. Из этого можно заключить: не новичок.
Вот, собственно, и все, что стало известно. И подполковник Бриц, и его товарищи понимали, как ничтожно мало данных для поисков преступника. Работа транспортной милиции вообще имеет свои характерные черты. Преступления всегда совершаются в дороге, преступники — в движении, они растворяются в массе пассажиров, следы их теряются, свидетелей, ежели таковые и имеются, отыскать трудно. С хулиганами и ворами, конечно, проще: потерпевшие, которые могут сообщить приметы преступника, да и свидетели находятся. А это уже полдела. Не раз случалось Рижскому дорожному отделу милиции находить воров по приметам и в Одессе, и в Москве, и в других городах. Доводилось задерживать матерых преступников, которые специализировались на кражах из автоматических камер хранения багажа. И грабителей вылавливали, и хулиганов. Но таких вот наглых и кровавых убийств давненько уже не было. И главное — нет никаких свидетелей, никаких следов, никаких ниточек. Пассажиры вагона рассеялись по большому городу, кто они и откуда — неизвестно, где их искать — тоже неизвестно. Да и вряд ли они хоть что-нибудь знают. Если бы имели малейшие подозрения, сами заявили бы в милицию. Дело сделано чисто — ни свидетелей, ни следов...
— Не бывает такого! — Бриц рубанул воздух рукой, как бы отсекая свои собственные сомнения и сомнения подчиненных. — Следы должны быть! Преступник — не бесплотный дух, не невидимка. Будем искать.
И начались поиски. Проводница ничего не могла сообщить, она даже не помнила, кто ехал в этом вагоне, потому что мельком проверила билеты и ушла в свое купе. Зато машинист паровоза сказал, что на перегоне Кокнесе — Айзкраукле на крутом повороте он заметил человека, который высовывался из окна очень далеко, по пояс. Лица он не рассмотрел, но помнит, что на мужчине был черный костюм. Светловолосый. Вот и все.
Это уже была тонюсенькая ниточка, которая позволяла предположить, что убийство совершено где-то в этом районе. Члены оперативной группы выехали в Крустпилс, Кокнесе и Айзкраукле.
2
Домой подполковник Бриц пришел поздно. Он был не в духе. Только что состоялся разговор с начальником отдела. Вот, кажется, думал он, Федор Филимонович — умнейший человек, боевой офицер, а таких простейших вещей не хочет понять. Ведь ясно же, что ему, Брицу, необходимо самому выехать в Крустпилс и там, на месте, возглавить поиск преступника. А Конник стоял на своем. Сказал мягко, но с усмешкой:
— Прошли, дорогой мой Игнат Ильич, те времена, когда командир обязательно был впереди на лихом коне. Помнишь, как Чапаев в фильме на картофелинах показывал? Вот так-то. Незачем тебе туда ездить, ты, можно сказать, мозг операции, ты должен анализировать факты, которые соберут сотрудники, думать, искать, клубок распутывать... А кроме того, не имею права тебя куда-либо посылать. Когда ты в отстойном парке был, мне звонили. Придется тебе завтра опять в суд, на этот процесс идти...
Бриц любил Федора Филимоновича, их связывала давняя дружба, зародившаяся еще в годы войны в партизанских лесах. Поэтому он чистосердечно признался:
— Ох, знал бы ты, чего мне стоит этот процесс! Видишь, поседел? На краю могилы стоял, под пулями ходил — все ничего, ни одного седого волоска не нажил! А тут за какие-то два месяца сивым стал. Такого насмотрелся да наслушался, что... Знаешь, Федор Филимонович, каждый раз, когда вызывают туда, вся душа переворачивается. Одна мысль, что придется опять сидеть и слушать все это, как нож острый...
— Понимаю, — хмуро сказал Конник. — Но — надо, ты сам знаешь, что надо. Иди, отдохни пока.
Осенью 1965 года в Риге шел судебный процесс над фашистскими прихвостнями, карателями, которые во время оккупации Латвии гитлеровцами уничтожили не одну тысячу людей, сожгли десятки деревень. Бриц был одним из свидетелей на следствии, а потом — на суде. И когда он смотрел на подсудимых, слушал показания, его охватывали ужас и ненависть.
...Вот сидит подсудимый Басанкович, угрюмо опустив голову. С каким наслаждением он перегрыз бы глотки всем свидетелям, судьям, журналистам, конвоирам! Но понимает, что его игра кончена, и старается напустить на себя вид раскаявшегося человека, который был обманут и запуган оккупантами.